Сибирь: счастье за горами

– Чумы у них спецально делали из бересты. Таки широ́ки. Ну потом они покупали этот материал, закрывать-то. Шкуров-то не было. И двери вот так вот сделаны. Там на серёдке костер. Туда спят, туда спят. Костер горит. Это, знаешь, когда плавашь по Ку́те. А тут, на Белой, у них чум у и́збов. Избы были, и чум стоял, тоже большой. Потому что оне привычны. Вот дома, в квартирах живут, – идут туда спать. В этот чум. Мы-то с Димитрием не ходили, в избе жили. И там у них печка русская была, хлеб пекли, всё[56]. А щас там нету ничё. Уехали. По Ку́те дома-то стоят? Турука́[57]. Где-то там оне…

– Помните, как охотились с мужем?

– Но конечно! Один раз соболя до́был, думал, что он уже пропащий. В карман поло́жил. А он выскочил и бегом! Давай его догонять. Или вот на Ти́ре[58] были. Там рыбы наловили, дед ушел по ягоды, а я осталася в избушке. А потом медведь пришел. Ладно, что нигде не шарилась, в избе сидела, а так, может, он бы и поймал бы! Он ходил круго́м, а потом дед-то пришел, собаки его угнали. Но он чё-то стрелял его, но не убил; видать – так… «Ну на фиг, – говорю, – я еду в деревню, а то и медведи сожрут!»

2

…Вместе смеемся. А дело идет к вечеру. Солнце – красное, арбузное – клонится к лесу по эту сторону Лены, ярко отражаясь в стеклах бабки-Вариной теплицы. В избу заходят Николай Дмитриевич и Валентина Дмитриевна – дети бабки Вари и дяди Мити, а с ними дядя Володя, зять. Мужики кололи дрова, складывая за баней, «на задах», и уже умылись в огородной бочке. На футболках – сырые подтеки вниз от подбородка; в волосах – блестящие капельки воды. Тетя Валя варила собаке на железной печке, поставленной под навесом, и все то время, что мы беседовали с бабкой Варей, дым из короткой трубы с жестяным искрогасителем на конце то тянулся мимо окошек, то, завихряясь от редкого ветра, стелился над двором.

Дядя Володя с тетей Валей живут в Усть-Куте, в Подымахино приезжают на выходные. Но летом почти все время тут – на огороде да по хозяйству. Дяде Коле без одного года семьдесят. Сбитый, плечистый. Крепкий той крепостью, которая до сих пор встречается в иных стариках и часто становится легендарной, такой, о какой потом долго вспоминают, а имена самих стариков передают из поколения в поколение, как путевую вешку. Так, о дяде Коле, наверное, будут вспоминать, как за ночь вместе с напарником разгружал вагон цемента, поднимая с пола два мешка разом: он всю жизнь проработал в речном порту грузчиком. Кроме того, занимался гирями, отстаивал честь порта на районных соревнованиях. Выйдя на пенсию, вернулся в деревню, где и живет с матерью…

Прошу вошедших рассказать что-нибудь об отце и тесте, тем более что бабка Варя устала и замолчала.

– Ни фрукты, ни овощи не признавал! – из кухни, собирая мужикам паужинок, кричит тетя Валя. – Даже такое воспоминание было: когда форсировали Днепр, пошел купаться, а в него неспелым абрикосом кинули. С такой обидой рассказывал! Помидоры даешь, он говорит: «Какая-то кислятина!» Не понимал вкуса. Мясо! Мясо!.. А потом (я уже забыла, сколько ему лет было), видимо, не хватает витаминов в организме, принесешь – он его, помидор, даже немытый ел.

– А он знал по-тунгусски?

– По-русски сразу-то не мог! – оживляется бабка Варя, как будто в ней стронулась какая-то не совсем ослабшая пружинка. – Но оне учили! Все равно он стал потом по-русски говорить.

– Он по-тунгусски шпарил! – за матерью подхватывает дочь и тоже страгивается, выходит из кухни, вытирая руки полотенцем. – Он не забыл, просто акцент поменялся. И он такой довольный был, когда приезжали тунгусы! Он с ними разговаривал. Он никогда язык свой тунгусский не забывал! У него и кличка была – Русский Тунгус. И песни знал… Ой, какую-то все песню пел! На тунгусском. Как же… А! «Кедро́ня, кедро́ня, гу́сэ энго́…» Про кедровку.

– А как узнали, что про кедровку?

– Ну вот «кедро́ня». Я спрашивала, что значит «кедро́ня»? Он говорил – кедровка. А про что там поется, я не знаю. Он в детстве нас учил словам, которые знал, да я теперь забыла. Помню, что русских «лу́чей» звали…

– Хлеб «колабаё» у них звали, – подсказывает бабка Варя.

– А русские песни пел? – спрашиваю у тети Вали.

– Ну вот две, когда подопьет: «Расцветет под окошком белоснежная вишня» и «Вставай, страна огромная!»

Дядя Коля с дядей Володей вспоминают дядю Митю со своей, мужской точки зрения. И конечно, главное в их рассказе – война.

– Как ранило? – подсаживается дядя Володя – легкий, сухопарый, с большой залысиной, длящейся к затылку еще со времен молодости, когда работал в геологической экспедиции, а отпуск проводил с тестем на охоте. С хрустом в суставе закидывает одну ногу на другую и первое время как бы помогает ей «освоиться», сцепив загорелые руки на колене. – Он бежал, наклонившись (так он рассказывал), и пуля в спину попала, а в шее застряла. Ее даже пощупать можно было. В медсанбате разрезали и вытащили. Хорошо, по мягким тканям прошла…