Сибирь: счастье за горами

Впрочем, на зиму и бабка Варя укочёвывает к дочке в город, барствует в теплой благоустроенной квартире, для которой ни дрова колоть, ни воду носить не надо. И в Подымахине не остается ни одной старухи. Но к лету, как та верная птаха, бабка Варя возвращается. Стучит посохом по тротуару да мало-мало во́шкается по хозяйству: то сполоснутую склянку возденет на штакетник, то собачью цепь распутает. Но чаще сидит в зальце и смотрит в окошко, кто куда прошел по проулку, кому сено провезли и какое судно плывет по Лене.

1

На другой день после разговора о дяде Мите я попросил бабку Варю рассказать о себе.

– Родилась в Казарках 25 декабря 1923 года, – как прежде, охотно откликнулась старуха. – Отец – Петр Степанович, мать – Лидия Яковлевна Антипины. Мать была за первым мужем. Он Данила был, у них четверо детей было. Его, Данилу, забрали на японскую войну, он там погиб, не вернулся. Она потом с отцом сошлася. У отца были фотографии: он когда японскую прошел, он много рассказывал, как там заражали речки. «Вот, – говорит, – напьесься этой воды, жара же да всё, пить-то надо, – из глаз слеза текла почему-то!» Им запретили… И вот он когда приехал с фронта[59], у него тут такие ленточки были! Оне сначала в Усть-Куте́ жили. Там сользавод был, он там работал. А здесь было два брата и сестра. В Казарках. Чё ему захотелось? Там бы жил, никто бы его…

– А что случилось в Казарках после переезда из Усть-Кута?

– А здесь скота развели. Кобыла была, конь, жеребенок годовалый, потом маленький жеребчик, корова, бык, теленок, свиньи, бараны, куры… Полный двор. А Егор Палыч был, Димитрия Егорыча отец. Оне клади ложили. Хлеб-то. Снопы. И вот сложили, Егор Палыч пошел на охоту, а наш остался за него – следить. Огорожено было все. Ну а осень сырая была. Клади-то эти загнили! Нашему-то вредительство приписали! Егор Палычу-то два года дали, а нашему – три, моёму отцу. Егор Палыч-то в Ки́ренске[60] отбывал два года, а нашего в Туруханск[61] угнали. Оне там плоты плавили и в каку-то воронку попали. Плоты поразбивало. Все погибли, сколько было. Отец мой не вернулся. Отсюда же там сидели люди, оне и сообщили. А так-то бы откуда узнали, куда он девался?..

Отца-то в апреле увезли, а Ильля-то родился второго августа – на Ильин день. Его Ильлёй и назвали, брата-то моего…

– А сколько вас всего было у родителей?

– У матери от Данилы четверо было: дочка и трое пацанох. Но какой-то тиф ходил брюшной, и ничё не могли сделать, пацаны-то эти поумирали. А вот Шура-то осталась, сестра-то. С отцом тоже четверо было: я и тоже трое пацанох. С 1921 года Алексей был, потом я, с 1923 года, потом Гошка и младший Ильля. Мать-то выросла в Якури́ме и там взамуж вышла. А отец родился в Усть-Куте́.

…Когда отца-то повезли… забыла, сколько мне лет было. Он меня на руках держал. Так плакал! Жалко ему было. Его сослали в апреле, а зимой всего скота, хлеб и всё-всё, до конца, – забрали, увезли! Вот эта Зоя Елисеевна: один-то ее отец был. И еще двое. Их трое мужиков забирало. Вот. А весной мать вызвали в Совет, чтобы сеяла. А из чего она посеет? Ничё нету, всё забрали! Ни лошадей, ни…

– Как же вы управлялись с таким большим хозяйством?! Нанимали?

– А кого там управляться? Сами. Отец-то когда дома был, мы всё делали. А потом с матерью ходили убираться, помогали.

…План мать не приняла. «Что я сделаю? У меня ничего нету!» И всё, восемь лет дали ей! Посадили в лодку; она упала, ревет. А Ильле-то только девять месяцев было! Вот нас бросили как! Я когда вспомню, у меня другой раз слезы бегут…

Вот ее уплавили в Ки́ренска, а там Теля́чка, далёко в лесу. Теля́чка называлась, подсобное хозяйство. В обшем, сеяли хлеб, горох; скота держали. Мать моя за коровами ходила.

Ну чё? Нас бросили, мы пошли милостыньку собирать. Кто даст, кто не даст. Вот так жили, на кусочках. А тут дед жил. Нерусский. Черный такой. Хака́ни или как его. Он придет, все чё-нибудь принесет: «О, Варя, ты уже постирала?!» Вот все проверял нас.

Люди же не все плохие. Нас научили, как говреть, просить милостыньку: «Так и так надо, Варя!» Баушка тут была, Шведа[62] бабка. Но она молодец. Придешь, она всегда поделит, чё есть. Плачет, у самой семеро детей. Вот. А тетка Аграфена, отцова сестра-то, – та ни черта! У ней одна дочка была. Придешь за молоком. Чё же у ней? Корова, всё. А дочь, Клава: «Эти опять пришли?!» И больше я ни разу не была. Не ходили. И это родня! Други́ бы пришли, проверили, а оне даже ни разу. Тут чужих жалко, а она, ёшкина мать! Чужи дают, а эти – нет…

Или вот Василий Максимович, председатель был. Его, па́дло, до сих пор помню! Нас учат, старухи-то, что пойдете – вот так говорите. Ну я прихожу, елки, чё… Пришли потом второй раз, а он: «Вы еще, – говорит, – живые?!» Вот. Мужик взрослый – и так, детям такое говорить!