Сибирь: счастье за горами

Дядя Володя подумал, уставясь в пол, на котором уже лежала вечерняя тень, потому что солнце ушло за избу, а свет – маленькую лампочку на шестьдесят ватт, свешенную с потолка на обычном проводке, – еще не зажигали.

– Ну вот мы охотились, и он иногда рассказывал в избушке, – снова заговорил, вероятно, прокрутив в памяти эти кадры: зимовьё, беличьи шкурки на гвоздках, красный отсвет печки в углу, нары вдоль стен, два уставших человека в тишине. – Вспоминал, как страшно было при авианалетах. Вот после одной такой бомбежки его и подобрали. У него была контузия. Ранения – в спину, в ногу, в руку…

– Дядя Митя называл места сражений, в которых принимал участие?

– Старая Русса, озеро Сиваш упоминал, – с хриплым шерстяным клубком в голосе перечисляет дядя Коля, который, по словам бабки Вари, минувшей осенью изрядно справил день рождения, а наутро «все побросал: пить, курить». Он все так же стоит у входной двери, засунув кулаки – большие, как отлитые, в крупных извитых жилах – в раздувшиеся карманы трико. – Само собой, Сталинград, он ведь участник Сталинградской битвы, орден Отечественной войны I степени был у него за это дело. Ну был стрелком на фронте, потом первым номером на пулемете максим. Автоматчиком на броне. Ну вот вроде все его должности. Но он много-то не рассказывал. При случае, да и то отрывками. Фильм военный смотрит, расчувствуется: «Это неправда, такого не было!» Или начинает: «Я вот там, там и там был…»

– А потом сидит и плачет… – тихо вставляет тетя Валя.

– Помню, рассказывал, как попали с напарником под бомбежку, – продолжает дядя Коля. – Ну смайна́лись в воронку от авиабомбы – переждать. А недалёко были немцы! И тут вроде как кто-то толкнул, отца-то: как будто галька сыпется! Он голову поднял: два немца здоровую гранату на деревянной ручке – раз! – и пустили в воронку! Хорошо, что не бросили, а ка́том пустили. Она немножко прокатилась и остановилась. Взорвалась! Повезло, что никого не тронуло. Сделали вид, что «готовые», – и немцы ушли. А потом и эти вылезли, давай к своим…

Происходит заминка, и я отключаю диктофон.

– Когда у тунгусо́х жили, он несколько раз падал! – спохватившись, досказывает бабка Варя. Она все это время внимательно слушала, то согласно кивая, то порываясь внести какое-то уточнение, и вот, наконец, скрала нужный момент. – Упадет и лежит, как мертвый, а с нём потом эти тангусы́ отваживаются. Трут, по́ят. Он когда первый раз-то упал, надо помогать, а я испугалась, из хаты убежала! Вот тебе и война, пожалуйста…

Что добавить к услышанному? Разве только то, что, когда тунгусы стали покидать Белую, дядя Митя переехал на Лену и осел в Подымахине, по-прежнему охотился и рыбачил, а умер в далеком и смутном октябре 1993-го незадолго до семьдесят первого дня рождения.

Так закончился земной путь Русского Тунгуса.

Судьба вторая. Бабка Варя

Нынче бабка Варя – последняя из подымахинских старух, если не считать Людмилы Степановны Антипиной и Анны Ивановны Деевой, бабки-Вариной закадычной подруги. Обе кукуют у детей в районном центре, а свои избы (само собой, против воли) продали за материнский капитал. Других старух и вовсе прибрало деревенское кладбище. Об этом бабка Варя говорит с предельной простотой: «Недалёко от меня ушли, скоро свидимся!»

В том, что бабка Варя пережила одних, а других пересидела, не съезжая с места, есть свой сокровенный смысл русской судьбы, одной из тех, которым уготовано остаться в памяти земляков некой духовной твердыней, мерой подлинности и полнокровности, межевым столбом на очередной развилке отечественной истории, когда сдвигаются пласты и сменяются времена и поколения. На этом пограничье неизбежно измываются многие национальные качества. Избываются, отбраковываются, уходят в отсев и снова сливаются с почвой. Но зато и обостряются до непознанной остроты, изглубляются другие. Те, что явлены нам, с одной стороны, как высший свет, а с другой – как засечная черта, за которой не станет ни нас, ни света. Если, конечно, так будет угодно Богу. И кто теперь наверное скажет, что лучше: неукоснительное сбережение некоторых характерных, но давно вызнанных в себе примет народа, которые на шаг вперед выдвигают его в ряду остальных, едва начинается всемирная перекличка, или частичная либо полная утрата этих черт в силу необратимых обстоятельств, но вместе с тем – обретение, поднимание со дна духовных запасников таких свойств, которые ни мир в нас не знал, ни сами мы в себе не подозревали и которые делают нас, может быть, изломанней и трагичней, но зато и приближенней к Богу, поскольку увидевшими тот самый край, ту самую засечную черту, за которой нам уже не быть?..