Сибирь: счастье за горами

Так мы лето прожили (в мае увезли мать-то). Нас в августе, что ли, в Ки́ренска увезли… Это дяшка Иван, отца брат! В Совет пришел и говрит: «Вы что над детьми издеваетеся?! Куда-то их нужно определить, оне с голоду поумирают!» А Ильля-то, у него уж ручки такие стали. А чё я? Сама ребенок. Лет восемь, наверное, было. Постирать могла, полы там. Варила. А как мы ели, щас-то этого нету! Тогда стаями птицы летали. Ула́ры. Оне вот такие были (показывает руками. – А.А.). И мы вот плашечки: дощечки, туда волос конский наколотишь, петельки сделашь. Оне попадают! Мы их наловим, натеребим…

– А зачем они туда лезли?

– А там насыпешь хлеба или чё-нибудь, подложишь туда, – и оне садятся клевать. Летят – раз! Волоски – раз! – за шею. На землю ставили, по понго́рью[63]. Наварим их. До сих пор помню: блестки плавают. Жи-ирные! Вот как было…

– А кто вас научил плашки ставить?

– Дак Алексей-то. Он же старший был. Он знал. Оне и делали с Гошкой, братом-то.

…И вот нас посадили на пароход. Ну большие-то: «Ленин», «Сталин» ходил! Отправили в Киренска. У нас одна бутылка молока была; оно скисло. Ильля плачет. Мы ему дадим, попо́им его кислым молоком – и всё… На пароход посадили, взрослые люди – ну хотя бы в комнату определили куда-то! А то вот раньше трапы были, а тогда же дровам топили, ничё же не было. И вот тут нас посадили. А эта женщина там ходит – ну работает которая, печки топит. Вот она говорит: «Девочка какая сидит, ребенка дёржит, даже не спит!» До сих пор у меня в голове осталось! А тут чё? Повернись, усни – он улетит в Лену, тут рядом всё!..

В Киренска нас милиция встретила. Увезли в милицию. Там ограда больша-ая! Там в футбол играли. Там коридор такой большой. Там крыльцо, тут крыльцо. Тут выйдем, там… Другие бы хоть покормили! Один раз принесли вот такие кусочки. Чёрны-чёрны! Главно, четыре кусочка на палочках…

– Хлеб? А почему на палочках?

– А вот спроси, зачем оне! И больше не давали. Вторые сутки шли, пока мать оттуда на лошади привезли. На лошадях этих возили молоко, в магазины сдавали. С этой Телячки. И нас забрали. Но там-то кормили, молоко и всё давали! Вот мы там жили. Там барак большой; там – мужчины. Второй – там женщины. Много политических сидело. Они грамотные очень. Они написали в Москву: как оно было, как чё получилось, за чего посадили. И оттуда пришло (тогда же Сталин еще работал): «Освободить!»

Зимой освободили. Куда деваться? В Киренске у нас знакомых нет никого. К однем она, мать, выпросилась там. Муж с женой и чья-то баушка была (старенькая; его или ее мать – вот этого я не знаю). Так заходишь – веранда большая, сюда – коридор. Плита такая стояла. Там – зало и комната (там баушка или кто ли спал). Ну нас пустили. Ну а чё? Дети есть дети. Потом чё-то не понравилось. Нас к курицам заста́ли[64]. Курятник такой большой – вон как баня у нас стоит, такой же. Ни пола, ничё нету; только лавки вот так. Ну а куда деваться? Вот туда мы и пошли.

Потом Гавриил Павлович Наумов и дед Струче́нко… Струченко дедушка был. Он сосланный был из Украйны, сюда по́слатый. Дед хороший. Вот мы с ём дрова пилили ходили. Потом. Когда подросла, могла. «На пу́тик» называлось. Он накормит, всё. Молока, хлеба даст. Я домой тащу. Я до сих пор этого дедушку Струченку вспоминаю, я его не забываю! Он как хохол вроде. Украинец. Он и говорил по-украински. А тут женился. С бабкой жил в Казарках.

И вот оне, Гавриил Павлович и этот дед Струченко, на лошадях груз возили из Казарок. И где-то мать их встретила. А так как бы мы оттуда зимой выехали? Не знаю, чё бы стали делать! Ну и оне нас забрали, тулупом закрутили. Привезли в Казарки. Мы тут у дяшки Ивана побыли, потом к своёму дому пошли. Пришли: ничё нету! Всё кто-то куда-то стаскал. Осталось же всё там, в доме. Постель, всё. Куда мы дева́м, ребятишки? Не повезешь же туда! Дверь сломана. В подпольле как будто золото искали. Какое золото у нас?! Никакого золота не было. И вот фотографии-то отца, видать, забрали. Мать – она в лодке и осталась, когда увозили. Кого она возьмет?! Я их видела. Он как военный фотографировался…

– А кого-нибудь еще в тот год забрали?

– Дяшку Кита́-то тоже! Он в лесу всё. Всё туда охотился, на ту сторону (Лены. – А.А.). Там его угодья были. Он там сено косил, на Королёвой. Речка-то! Зимой плашки ставил, па́сти[65]. Зайцех ловил. Рыбы там наловит, привезет. Кит Петрович. Отцовый брат. И вот его из леса забрали. И по сих пор: куда увезли? А потом тетку, его жену. У них детей не было. Оне жили богато. Скот, всё. Ведь тоже забрали! А забирал-то этот… Нина Алексеевна-то была? За Венедиктом? Дом-то сгорел?! Вот эти вот. Матери Нины Алексеевны брат. И вот когда приехали ее забирать, там лодка стояла. Дак ее волоком. Она так ревела! В лодку бросили. И увезли в Усть-Кут. Все осталось. Эти вот потом забрали. Бичи. И раньше оне были, ходили…

– А этих за что забрали?