Сибирь: счастье за горами

Начало июля в Иркутске, кажется, из рода вечных начал, вечных июлей в вечных городах. В золотистой пыли, квадратом ложащейся на коричневый дощатый пол из окна, и в статуэточности кота, который неподвижно сидит на подоконнике, уставившись на поток машин, и в четырех женщинах, что собрались, быть может, в последний раз (одна из них, моя бабушка, убывает на вечное поселение в Москву, в семьдесят три года человек уже не может позволить себе роскоши одиночества, которое превращается в тягость) – во всем и во всех виделись отголоски другой жизни, юной, бушующей, громокипящей. Когда эти улицы были молодыми, полстолетия тому назад, когда все деревья, кронами подпершие небо, были юными деревцами или ростками или вовсе крылись в своих изначальных желудях, пыльце, пыли, прахе – и женщины, не растерявшие свою красоту, были сильнее, моложе, были моими теперешними ровесницами, были полны планов, надежд.

Они схоронили всех своих мужей, сколь их ни было, они подняли на ноги сынов и дочерей, теперь возятся с внуками…

– Так хорошо живут, кругом всё в коврах…

– Она втайне от сына, ей уж и под девяносто было, ходила вот сюда, на остановку, сложит ладошки и просит. Я говорю, что ж вы ему не сказали, Марья Васильевна, а она – так она же в карман не лезет, кто даст, кто не даст, пускай себе просит…

Обрывки разговора за столом. В Сибири любят и подолгу ведут застолья. Сменяются тарелки с помидорами, свежими и консервированными, огурцами, малосольными и солеными, сырами, мягкими и твердыми, фруктами, жарехой, печевом…

– А как мы, Зойка, помнишь ли ты? Приехали впервые в Иркутск, ну деревня, что сказать – а тут-то пиво, лимоны, бананы… Сначала дай, думаем, попробуем пива, купили себе по круженции, сели там на бульваре, на набережной, горькое! Поплевались, поплевались да отставили. Мужик какой-то выдул обе кружки. Ладно, думаем. Купили себе по лимону… Откусили – кислый. О, представляешь, какая деревня была. Тогда по банану взяли, разэтосамое его, распатронили – мыло и мыло. Тьфу! Коля мой так бананы и не ел – чего, говорит, мыло исти…

Я уже слышала раз их застольный разговор, лет десять тому назад. И они были другие, и я – хоть немного… А беседа, кажется, все та же. Могут меняться обстоятельства, рассказы, истории, случаи, но неизменна некая суть. Вот снова подружки собрались в своем кругу под водочку, настоянную на клюкве, под песни, которые запевает одна из них – вдруг, не спросясь, не прерывая обмен репликами и не средоточа на ней общее внимание, так, словно про себя:

Вот и прошли года,
А мы не старые…

Зоя, красивая, в теле, белая прозрачная блуза, синяя просторная юбка в мелкий цветок, нитка мелкого речного жемчуга на уже оплывшей, потерявшей форму шее, завитые седые локоны, губы, накрашенные алой помадой. Когда-то хороша она была!

Зина, с суровыми бровями, тоже с укладкой – крупными завитками волосы, в платье с отложным воротником, почти старинные дамские часики туго стягивают запястье.

Евгения, Женя, – хозяйка квартиры, где собрались мы, – в домашнем халате, с пучком на затылке, в очках. Она вырастила дочь одна, и сорокалетняя Алина не вышла замуж, не родила…

Моя бабушка Тома – она выглядит не старше своих подруг, но в лице ее нет следов той красоты, как у Зины и Зои: она, моя бабушка, была хороша, как красив любой человек в юности. Вообще же – широкий нос, густые брови, узкие глаза, черты лица простые, к каким я привыкла с детства, какие унаследовала и я, вроде бы на нее похожая не только внешне, но и характером. Дай только Бог, чтоб не судьбой – нет, этого точно не надо бы мне.

И зовут их так, как и должны их звать, тех, кто родился в тридцатых: Зинаида, Зоя, Евгения, Тамара.

– Это всё мои подруженьки с сорок седьмого года, – говорит бабушка.

– А теперь нам куда?..

– Ничего, Тома, тебя, вишь, сын забирает, ты его рóстила, теперь он тебя поддержит.

– Отпиши нам сразу, как доехала, как что.

– А там приезжай – пожалуешься на их, стервецов. – Зина смеется, глядит на меня.

– Девки все в кудрях, а я не уложена, – сокрушается бабушка, поправляя прическу – переставляя на затылке гребень.

– Ну зачем притащили, – говорит хозяйка дома и берет бутылку – гостинец.

– Женька, не смей! – Зоя вырывает у нее свою сумку, куда та засовывает вино. – Ничё себе, обратно полóжила, ну-ка не выдумывай!

– Женя, а чего у тебя так шумно в окнах?

– Чего-чего, машины. Всякое барахло на машине ездит – никто не хочет пешком ходить…

– Ой, да откуда это пот берется?

Зоя и Зина обмахиваются платочками. «Надо веер покупать». Они так схожи между собой, что их можно принять за сестер.

– Ванну напустила и лежу, а повернуться выключить не могу – колени не гнутся, и всё – уже и плакать начала, ну, думаю, конец мне пришел…

– Слушай, Том, а низим помогает, нет? Мне нет… Может, первая партия была хорошая, а дальше всё.

– Мы с ней ходили на кладбище к Генке Галастифонову – эпилепсией страдал. Дядя Валентина Распутина – Галастифон. А Валя маленький был, помню я его – штанишки на одной помочи…

– Зой, а деревню Криволуцкую куда перевели?

– Криволуцкую? В Захал вроде…