Сибирь: счастье за горами

– Вот нашу-то деревню, Янды, зачем ликвидировали-то?

– Не ликвидировали, а в Аносово собрали.

– Да разве это – то?

– Уж что есть.

– А Сенька жив? От дурак был, прости господи…

В Зое, Зине, Жене и Томе мне виделись те, кем они не перестали быть, – ясноглазые девочки, девушки. Есть в них что-то от пламенных комсомолок старых советских кинофильмов. Женщины в леспромхозе выполняли «легкую» работу – были «сучковщицами», сучкорубами.

– Так начиналась моя карьера…

– Низим, низим… Да пошли они со своими магазинами, аптеками – подорвать их всех, – говорит тетка Зина, потряхивая кулаком, и на запястье ее поблескивают часы.

– Позавчера пришла – сто тридцать рублей, вчера пришла – сто сорок один рубль, сегодня пришла – сто сорок девять. И где управу-то искать?

– Судить надо, взрывать, – говорит тетка Зина. – А еще спрашиваем, где деньги набрали?

– А у меня зять зарабатывает, – говорит Зоя. – Мало-мало построился, его все спрашивают, чего скромно так, у нас гляди какие дома – начальники-то его говорят.

– Все закупили богатеи, – говорит Зина и грозит кулаком, и острые подпиленные ногти блестят в луче.

– Ты почто такая-то! У меня зять…

– Вот и стрельнут в подъезде твоего зятя!

На тропе, на тропе, что луной запорошена,
Мы с тобой распрощались давно…
Что ты хо… что ты ходишь, хороший мой,
Что стучишь мне в окно…

Это Женя запела. Она положила голову на ладонь и затянула свой сказ, словно никого, кроме нее, не было в комнате. Подруги отставили распрю, подтянули своими уже немолодыми, уже надтреснутыми, уже с дребезжинкой, с дрожью голосами, которые снова напомнили те, которые я не слышала, но все равно как будто слышала – молодые, звонкие, полные, гудящие.

И не я, и не я тебя, милый, заставила
Целоваться на свадьбе с другой…

Они пели о том, что им не надо чужого счастья – на их век им хватит своего, какое ни на есть…

– Господи, через четыре года восемьдесят, – сказала Женя, прерывая песню и ни к кому в особенности не обращаясь.

– Ну, милая моя, четыре года! – с интонацией, мол куда хватила, сказала Зоя.

– А это что же, много, что ли?.. Или не проживу?

Если се… если сердце мое успокоится,
У подружки твоей заболит.

– Как интересно судьба распорядилась со всеми. Кружили, кружили и присели.

– Если я не буду петь, кончусь сразу.

– Ну, девоньки, год не пей, два не пей – перед чаем надо! – говорит бабушка Тома.

Наливают еще по чарочкe.

– Ну, до дна!

– Где нам до дна!

– Фу, какая противная водка. Как ее мужики пьют.

– Вот мы тут досвиданькаться пришли, а как не хочется прощаться-то.

Обрывки рассказов долетают до меня с другого конца стола:

– Наравне с завалинкой был, низенький – и никогда не думала, что он попадет мне в зятевья. Молчаливый он был. Так что ты думаешь, моя дочка сама его вызвала. Говяшом бросила в ставни – коровьей лепешкой. Зимой. Он любил возмущаться – в стайку ее загнал…

– Попа – вот как у Зинки – только еще дальше кузов. Сейчас-то… – Зоя машет рукой. – Мы все титястые, а она худенькая. Сгорбатилась, скосолапилась. Тетя Глаша говорит: «Я ей дала сорок рублей, она купила кофточку, трикотажная, но красивенькая, а я разыскала – семнадцать рублей с копейками». Вот какая. Нехорошая девка была. Спрашивает ее тетя Глаша: ты зачем косточки обгрызаешь? Она отвечает: да я ж не работаю. Нахлебницей себя чувствовала. А сейчас хорошо живет: кругом – всё в коврах.

Один голос вырывается из хора:

– Как она все-таки себя поведет, свекровка, когда узнает, что ребенок Андрея, а не этого бандита. – Это речь уже зашла о сериале. – Куда она ушла с этой лошадью потемну – ничего не показывают уже два дня?

– Ой, девки, а мы не спутали два кина вместе?

Вспоминают, как бабушкин муж, мой дед, погиб:

– Все удивилися, что бульдозеру в такой холод провалиться[38].

– А Дима Бергер так же утонул – судьба одна.

– Дима поехал учиться, и они с дедом твоим так прощались, они часами поменялись – и как будто чувствовали, что больше не увидятся.

Снова песня вступает:

Почему же ты замужем,
Ну скажи почему?

– Значит, не судьба, – подводит итог Зина решительно – то ли судьбам Димы и моего деда, то ли незадачливого соискателя из песни.

– А я тебе что открою… – Это мне. – Мы ногти отрóстим с тобой, все морды будут ходить поцарапанные.

– Мы с ними были в контрах. Даже привязывали друг друга с Валей простыней на ночь, чтоб не украли ни ее, ни меня. Валю директор звал Перепёлка. Стахановцы мы были, комсомолки. В Усолье-Сибирском, когда Сталин умер, на заводе мы стоим плачем…

– Мы одни, что ли?

– На черта он нам сдался, Сталин?

– Говорит, брось ты Лешу, а Колю мы будем вместе печеньем кормить. Сына моего. Ага.

– Ой, да чего там, нам по двадцать лет не было.