Сибирская эпопея

Легко догадаться, что выбор Южной Сибири в качестве приоритетного направления разведочных работ объясняется не только научными воззрениями того времени. Региональное лобби также заинтересовано в привлечении инвестиций, которые могут последовать за разведками. В этом смысле сильная позиция у Новосибирска: город, возникший на Транссибирской магистрали, после войны стал неофициальной столицей Сибири и начал развиваться ускоренными темпами. Туда перенесли крупные гражданские и военные заводы, там была стратегически важная транспортная ось, а через 10 лет в его лесистом пригороде появился научно-исследовательский центр нового типа Академгородок. Крупному научно-промышленному центру требовалось много энергии. Угольщики тоже были заинтересованы в том, чтобы геологоразведочные работы велись поближе к ним. Наконец, лучший аргумент в пользу Южной Сибири состоял в удаленности и плохой транспортной доступности северных регионов. Конечно, отчет об экспедиции Васильева и его призывы продолжать поиски на Севере не были забыты. Но обнаруженные им признаки нефтеносности руководство предпочитает считать счастливой случайностью.²⁰ Нет никакой возможности оценить предполагаемые запасы. к тому же, даже если в затерянных и труднопроходимых районах Северной Сибири и будут обнаружены новые нефтеносные пласты, каким образом организовать их будущую эксплуатацию? Как вести разведочные работы в десятках, а то и в сотнях километров от водных путей, в местах, где нет ни дорог, ни взлетно-посадочных полос? Где взять энергию для бурения и перекачки? Да и кто согласится жить и работать в этих условиях: летом тонуть в болотах, а зимой переносить морозы в –30⁰? Наконец, как организовать поставку предполагаемого богатства сибирских недр потребителям Европейской России? Неужели кто-то действительно думает, что такие жертвы оправданы?

Итак, официальная линия состоит в том, чтобы сконцентрировать поисковые работы в Южной Сибири. Как можно узнать из документов того времени, нормативные инструкции категорически исключали выход за пределы освоенных и обжитых районов, из зоны цивилизации. Представляется нерациональным покидать освоенные территории только ради того, чтобы искать черное золото на Севере. Того же мнения придерживается партия. Такая расстановка приоритетов кажется вполне разумной: в условиях нехватки средств и потребности в скорейшем достижении результата разведка на Севере не дает никаких гарантий и связана с несоизмеримыми рисками.

Однако среди геологов есть по крайней мере один человек, который думает иначе. А главное, не боится об этом сказать. Это скромный научный сотрудник Всесоюзного геологического института в Ленинграде Николай Ростовцев. Изучив карты, сводки и отчеты своих коллег, он отстаивает противоположную точку зрения: он пришел к выводу, что наиболее перспективные месторождения ждут нефтяников на Севере, а отнюдь не в южном Кузбассе. В 1949 году Ростовцев имел дерзость выступить со своей диссидентской точкой зрения на научном конгрессе в Новосибирске. Его коллеги пришли в бешенство, когда он позволил себе открыто опровергать выводы генерального плана изучения и освоения Западно-Сибирской плиты на 1950–1955 годы, подготовленного руководством отрасли. Старые методы еще не ушли в прошлое: геолога вызвали для дачи объяснений в «Большой дом» – управление НКВД в Ленинграде. Двое суток подряд продолжался жесткий допрос, на котором Ростовцев рассказывал о географии, геологии, научных умозаключениях и гипотезах о нахождении месторождений углеводородов следователям, привыкшим к скорым выводам о саботаже, шпионаже и антисоветском заговоре. Но Ростовцев держался твердо. Развязка этой беседы труднообъяснима: то ли он оказался талантливым лектором, то ли его собеседники были настроены мягче обычного, а может быть, им позвонили сверху? И… Николай Ростовцев ушел из этого мрачного здания свободным человеком[171]. Что еще удивительнее, вскоре Министерство геологии СССР включило его предложения в опубликованный план на 1950-е годы. На этот раз повезло: наконец было запланировано экспериментальное бурение на севере Сибири.