Сибирская сага. Афанасий Бейтон

Видя, что защитник Албазина вполне разделяет его представление о мире и роли в нем посла Головина, т. е. является человеком разумным, стольник пришел в хорошее расположение духа. И даже похвалил Бейтона за мужественную и умелую защиту крепости. В конце концов, и вовсе огорошил известием, что по воле Большого воеводы, хранителя и оберегателя государственных печатей Василия Васильевича Голицына сын боярский и полуполковник Бейтон «со всем домишком» переводится в Москву с зачислением в «дворяне московские».

У Бейтона закололо в груди. Было это, было. Только тогда он ехал с Ариной. Теперь ее нет. А ехать придется – дети у него, пристроить нужно. В Москве оно проще будет. Наверное, проще. Бейтон поблагодарил посланника за добрые вести, хотя в душе совсем не был уверен, что они добрые. Отвык он от Москвы. Да и привыкал ли когда? Как-то жизнь при дворе мимо него вся шла. Обязанности свои знал. Вверх не рвался. А теперь говорят, что в Москве и вовсе туго стало: стрельцы постоянно бунтуют, народ голодает, во дворце власть делят да никак не поделят. Вот нужно оно ему? Выходит, что нужно. Ну и, скажем честно, особой возможности – да и причины – уклониться от поездки в Москву у него не было. Не ответишь же одному из первых вельмож государства, что не хочется.

Посол поговорил еще немного. Потом поблагодарил за службу, выдал десять рублев на бедность и повелел быть готовым выезжать через четыре дня. Но том тогда и распрощались. К столу и долгому разговору посол не пригласил. Да и ладно.

Ехали долго, большим поездом с серьезной охраной. Впервые обязанностей у Бейтона не оказалось. Ехал он верхом с детьми да их дядькой Степаном, которые тоже шли верхами. До Иркутска с ними доехал Федор Медведев. Там и распростились. Верилось, что ненадолго. Хотя кто в этой жизни знает, куда и когда его забросит судьба? Посольский поезд поехал дальше в Томск, Тобольск и до самой столицы.

По дороге Бейтону часто приходилось рассказывать то одному, то другому воеводе об Албазине, о Приамурье. Порой ему самому казалось, что все, что происходило последние годы, было не с ним, а с кем-то другим, из книжек. Ведь и вправду: с семью сотнями казаков оборонил крепость от почти десяти тысяч вражеских ратников! Хотя сам он особого героизма в том не видел. А вот о Приамурье, о землях по Енисею и Лене, о богатстве земли говорил охотно. Дети Бейтона сами были первые слушатели, а потом и рассказчики. Гордились отцом. Это, пожалуй, главное.

Сам же Бейтон потрясенно наблюдал картины, раскрывавшиеся перед ним по мере приближения к Москве. Будто в другую страну въехал. В Сибири, конечно, тоже воевали. Но раны, нанесенные очередным набегом немирных народов, быстро затягивались на ее молодом теле; заимки и деревеньки отстраивались, стены острогов обновлялись. А там, глядишь, жизнь уже течет, как прежде: торговля, промыслы, походы за добычей. Между набегами и походами накапливался у людей жирок, позволяющий пережить трудные времена. Здесь же земля все больше напоминала империю после Большой войны. Одно слово – разорение.

К Москве подъезжали утром, уже под самую зиму. Даже подмосковные деревеньки, прежде процветавшие от близости столицы, где постоянно нуждались в еде, лошадях, дровах и многом другом, теперь будто вросли в землю, съежились. То здесь, то там бросались в глаза избы с заколоченными ставнями, брошенные поля, зарастающие молодыми деревцами. Мужики, прибившиеся к каравану, рассказывали про общее обнищание от поборов на войну, на царские развлечения.

Не глянулась на этот раз и Москва. Людей было совсем мало, а те, что были, жались в переулки. Как это не походило на шумную и многолюдную столицу, какой ее помнил Бейтон! Мор у них, что ли, прошел?

У Кремля распрощались с посольским поездом. Головин отбыл в Кремль, наказав Бейтону по первому зову явиться к нему или к самому Большому воеводе, если тот пожелает его видеть. Бейтон с сыновьями поехал к себе, хотя и не знал, цел ли дом. Оказался цел. Даже выглядел почти по-прежнему, разве только прошлогодняя пожухшая трава у забора стояла густая. Прежде ее выкашивали. Да и сам забор явно нуждался в поправке, небольшой. Но кое-где доски подгнили, а столбы расшатались. Бейтону пришлось долго стучать, прежде чем за воротами послышался не лай собак, а вполне отчетливые человеческие шаги.

– А ну, озорники, сейчас собак злых выпущу! – послышалось со двора.

– Я тебе выпущу! – громко и грозно крикнул Бейтон. – Открывай хозяину ворота!

– Какому хозяину? – удивился невидимый голос.

– Как какому? Афанасию Ивановичу! Или у тебя другие хозяева есть?

Ворота мигом распахнулись. Перед ним предстал старый сторож, живший в доме еще при Арине.

– Батюшка, Афанасий Иванович! Мы уж не чаяли! Думали, сгинул ты в Сибири этой! – закричал старик, бросаясь к Бейтону, стараясь поцеловать руку (Бейтон успел отдернуть). А старик все продолжал причитать: