Сибирская сага. Афанасий Бейтон

– Не печалься, Афанасий Иванович! Давай, устраивайся. Завтра приходи. Познакомлю с воеводой Толбузиным. С ним и будете Албазин отстраивать да защищать. А земля там, скажу я, богатейшая. И пшеница растет, и рожь. И рыба такая, что в иных местах и не увидишь. Говорят, сама из реки на берег выскакивает. Может, еще в пояс мне поклонишься за такое назначение. А пока отдыхай.

* * *

Через неделю и вышли; пока только на разведку. Две сотни казаков с Бейтоном, да воевода Алексей Толбузин с полусотней крестьян. Толбузин хоть и вполне мирно общался с казачьим головой, был какой-то странный и нервный кричал на крестьян, срывался на казаков, постоянно оглядывался. В первую же ночевку, когда Бейтон, расставив караулы, вошел в палатку, где уже находился Албазинский воевода, у них случился разговор. Толбузин сам предложил выпить и все обговорить. Пил Бейтон без большой охоты, но слушал внимательно.

Цины, так Толбузин называл маньчжур-богдойцев, страна сильная и людьми обильная. Правитель их называется богдыханом по имени Канси. Они здесь жили изначально. Точнее, предки их из этих мест. Сам правитель – родственник монгольскому Небесному хану, поскольку мать его была из монгольских принцесс. Место, где стоят Албазин и русские деревни с заимками и зимовьями, для цинов священное. Потому и воюют они с русскими упорно и яростно. Есть у них не только стрелы, но мушкеты, пищали и тяжелые пушки. Такие большие, что при прошлой осаде они одним выстрелом обе стены пробивали. А на третий день и вовсе город зажгли. Всех сил у Толбузина было тогда три неполные сотни казаков. Да каких – лихие люди, а не казаки… Управлять ими совсем нельзя (Бейтон про себя хмыкнул, мол, особенно, если управляешь криком и кулаком). Но виду не подал, продолжая слушать исповедь воеводы. А послушать было что.

Цинский воевода по имени Лантань – муж благородный и умелый. Ставка у него ниже по Амуру в крепости Айгунь. Сам Толбузин эту крепость не видел, но дозорные казаки подбирались. Крепость велика. Воинов там многие тысячи. Всадники воюют на манер монголов. И луки используют, и пики, и сабли. Пешие воины не особо хороши, но многочисленны. Правильного строя не знают. Пушкари весьма умелые. Когда острог сгорел, этот Лантань начал переговоры. Рядили долго. Поначалу цины требовали, чтобы Толбузин со своими людьми уходил в Якутск. Но Толбузин не уступал. Говорил, что сами здесь костьми лягут, но в Якутск не уйдут. Решили, что албазинцы со всем имуществом отступят в Нерчинск, а земля по реке Амуру останется «пустой». На том Лантань поклялся на русские остроги более не ходить, а Толбузин целовал крест, что уходит из Албазина навсегда.

– Выходит, что я не только цинам враг, а еще и клятвопреступник. Я ведь крест святой на том целовал, что ухожу. Цины мне весь скот дали в Нерчинск увести, имущество, оружие забрать. Даже знамена. А я и их обманул, и себя.

– Что ты, Алексей Ларионович, – попытался успокоить его Бейтон. – Ведь нехристям слово давал. Их не грех и обмануть. Любой поп тебе так скажет. Тем более, что это – дело государево. Не по своей воле идешь – по приказу.

– Да знаю я это все. Сам себе сто раз так говорил, а саднит в душе. Клятве-то изменил. Давал от сердца. Цины же как люди поступили. А я? Чует мое сердце, что на смерть я возвращаюсь в Албазин.

– А воеводе Власову о том говорил?

– Говорил, конечно. И челобитную подавал. Так он и слушать не захотел. Говорит, что не желает «побежную славу учинить». Вот и иду… на погибель.

– Что делать, Алексей Ларионович, – печально ответил Бейтон, – все мы так живем на земле. Только врастешь корнями в какое место, а судьба уже вырывает тебя и бросает в новую целину. Только что-то сложится в жизни, так сразу и рушится. Такая у нас судьба. Я ведь тоже дом, хозяйство, четверых детей оставил в Енисейске. Может, и не придется свидеться. Только я сразу в гроб ложиться погожу. За свою жизнь, за свою волю биться буду до последней возможности. И ты себя хоронить погоди.

Говорили долго – уж звездочки меркнуть начали на небе. Не то чтобы все сомнения Бейтону удалось развеять, но вел себя Толбузин уже намного спокойнее и увереннее. Вскоре на холме близ Амура показалось пепелище, где прежде стоял албазинский острог – единственная крепость в Сибири, построенная не по государеву указу, а вольными и беглыми людьми для своей защиты. Воевода все описал верно. От острога одни горелые бревна остались, да и тех немного. Вал, правда, уцелел. Зато ров весь засыпан. Ближние деревеньки (видели, когда шли) брошены и разорены. Но там же увидели и первый добрый знак – поля были засеяны и взошли дружно. Поспели в самый срок. Не было и цинских войск. Видимо, этот Лантань и вправду решил, что русские больше не вернутся.