Сибирская сага. История семьи

В нашей семье Павел Герасимович Лисициан тоже был не просто любимым певцом — мы его боготворили. Помню, как я впервые услышала этот голос и что он сделал со мной.

Мне было тогда одиннадцать или двенадцать лет, мы жили в селе Шушенское. У нас был приемник, и я часто по ночам слушала оперы или сцены и арии из опер, которые транслировались по радио. Мне это очень нравилось. О Лисициане мы тогда еще ничего не знали.

И вот в один из зимних дней я, выполняя поручение мамы, шла через площадь перед нашим Домом культуры, где на столбе висел всегда работающий репродуктор. Передавали концерт солистов Большого театра. Что-то говорил диктор, я не прислушивалась, думала о своем. Зазвучала незнакомая музыка, и над площадью полился необыкновенной красоты, мелодичный, завораживающий, льющийся, как волна, заполняющий всю площадь ГОЛОС! Я остановилась как вкопанная. Никогда в жизни я не слышала ничего подобного. Каждая клеточка моего тела блаженно трепетала, даже во рту пересохло. Слушая этот голос, я представляла необыкновенно красивого юношу в белых одеждах, стоящего на вершине горы и поющего на непонятном мне языке. Чарующий голос его заполнял долину у подножья горы, на которой стоял этот необыкновенный человек…

Голос смолк, видение исчезло. Я стояла и ждала, что это чудо продолжится. Но нет — снова вступил диктор, который объявил, что солист Большого театра Павел Лисициан исполнил армянскую народную песню. С тех пор и до сего времени я не могу без восторга и трепета слушать этот божественный голос. Как говорила Галина Павловна Вишневская — «эталон вокала»!

Вот с таким голосом каждое занятие «консультировался» Медведев. Правда, он не знал, как надо вести голос на верхний регистр, как расширять диапазон. Попытки моего мужа натолкнуть его на тот способ пения верхних нот, который ему интуитивно слышался, всегда встречали активное сопротивление Медведева:

— Нет, нет! У тебя нет верхних нот! Пользуйся тем, что тебе дала природа. Тебе хватит этого!

Впоследствии, когда они с Медведевым расстались, муж, самостоятельно занимаясь своим голосом, сумел расширить диапазон до двух октав. Но все равно мы на всю жизнь благодарны Вячеславу Васильевичу за его труд.

* * *

Где бы мы ни жили, у нас всегда в доме было фортепиано. Шура всегда играл. Без его игры я не представляла себе жизни. Играл он серьезную, классическую музыку. Аккомпанировал себе, когда пел романсы, арии из опер, занимался подбором и составлением композиций для выступлений гимнасток, много играл просто для удовольствия.

Дима всегда присутствовал при этом, слышал музыку, работу над произведениями, композициями. Папа не форсировал события, не заставлял Диму играть. Считал, что интерес к музыке должен проснуться со временем сам. Слушал Дима и самостоятельные занятия папы вокалом. Когда Шура в процессе пения извлекал, особенно на верхах, «прижатый» звук, Дима говорил:

— Жалко папу!

Когда же удавалось найти правильную позицию гортани и звук шел свободно, Дима удовлетворенно заключал:

— Теперь не жалко!

Папа часто использовал Димин вокальный слух для коррекции своих ошибок в пении, часто спрашивал — жалко сейчас или не жалко. Позже, когда Шура стал заниматься вокалом у Бориса Ефимовича Шиндарева и рассказал ему эту историю, тот одобрительно сказал:

— Вы помогаете мальчику правильно и точно настроить собственный голосовой аппарат. Возможно, его голосовой аппарат будет похож на ваш. Кто знает, может быть, он тоже будет петь!

А папа еще долго использовал Диму в своих занятиях в качестве «педагога».

* * *

Как я уже говорила, музыка в нашем окружении играла главенствующую роль, несмотря на то что мы и наши друзья имели вовсе не музыкальные специальности. Наша компания состояла в основном из врачей и инженеров, но объединяла всех музыка. Моя подруга Нэла Вячеславова выросла в семье музыкантов. Ее мама Любовь Яковлевна работала преподавателем фортепиано в музыкальной школе — той самой, в которой учился мой Шура и из которой его много лет назад выгнали. Часто, получив очередную двойку, он выходил из класса и встречал симпатичную, добрую женщину, которая его почему-то жалела и утешала. Говорила:

— Не расстраивайся. Люби музыку, и все будет хорошо.

Когда, придя первый раз к Нэле в гости, Шура увидел ее маму, то сказал мне:

— Помнишь, я тебе рассказывал о доброй женщине в музыкальной школе? Так вот — это мама Нэлы. Я ее помню. Она почти не изменилась с тех пор. Почему она тогда не взяла меня к себе?