Сибирская сага. История семьи

Была очень холодная зима. Морозы доходили до сорока — сорока пяти градусов. В один из таких морозных дней я дежурила в роддоме. Перед дежурством — я уже говорила, что детский садик был рядом, — пришла, чтобы отвести Диму к маме. Воспитательница уговорила меня не вести ребенка по морозу, оставить на ночь вместе с детьми из продленной группы. Обещала позвонить мне, если что-то будет его беспокоить. Мы договорились с Димой, он знал, где я работаю. Он, казалось, с удовольствием согласился. Я ушла на дежурство. Вечером позвонила воспитательнице, она сказала, что все хорошо, Диму она уложила, он уснул. А позже Дима жаловался, что вовсе не спал тогда, а плакал всю ночь. Ему показалось, что его все бросили, что он бедный, одинокий, его никто не любит, ни мама, ни папа, ни бабушка! Когда мне он это рассказывал, у него дрожали губки от обиды, он вот-вот готов был заплакать.

Утром, после дежурства, я забежала в садик. Дима был в столовой с детьми, завтракал. Мне сказали, что он спал всю ночь — утром его едва разбудили. Бедный, бедный мой Димуся, что он пережил! Должно быть, ему было очень одиноко ночью. Больше мы никогда не оставляли его ночевать вне дома. Между прочим, в то дежурство было двадцать родов…

Перечитываю написанное… Жалостливо получается, но в барабаны бить вроде бы не с чего! Конечно, наша жизнь была нелегкой, часто она преподносила нам сюрпризы, огорчения, неудачи… Но — мы были молоды! У нас был сын, родители, которых мы любили, и они нас тоже любили и помогали — как могли и умели. Мы занимались делом, которое приносило нам удовлетворение, особенно когда удавалось кому-то принести пользу или радость. А самое главное — мы в этой суматохе не растеряли нашу любовь и интерес к нашим увлечениям.

Пожалуй, самым большим увлечением в нашей семье была и остается до сих пор музыка. Мой муж любил петь с детства, бабушка его слушала, иногда подпевала. В молодости она пела в церковном хоре — слушать ее приходили, как нам рассказывал дядя Тоня, со всей Украины (я, правда, думаю, что приходили все-таки из соседних сел, а не со всей Украины). В школе Шура стеснялся говорить о своих музыкальных увлечениях. О том, что он играл на фортепиано, вообще никто не знал. Когда уже в институте он вышел петь на сцену, увидел в зале своих бывших одноклассников — они сидели с широко раскрытыми от изумления глазами. У него был красивый баритон. Но, как я уже говорила, после занятий вокалом с руководителем институтского хора Гайдамавичусом Шура потерял голос и больше не пел. Так прошло три года. Шура подрабатывал пианистом в вокальном кружке института.

Руководители институтских кружков часто менялись — платили за такой труд мало. И вот в очередной раз пришел новый педагог — Вячеслав Васильевич Медведев. Он был тенор. В молодости, до армии, он окончил музыкальное училище, даже пробовал поступить в хор Александрова. У него была замечательный педагог, он все время ее цитировал. Она великолепно поставила ему дыхание — основу пения, научила хорошей дикции, выразительности. Он был, видимо, прилежным учеником и стал применять ее уроки на практике.

Начали работать вместе с Шурой. Мой муж играл, Медведев преподавал. Как-то в разговоре Шура обмолвился, что раньше пел, а потом бросил. Медведев послушал его и задумчиво сказал:

— Да… Голос-то тебе загнали в… никуда. Давай сделаем так: ты у меня играешь, а я буду заниматься твоим голосом. Ты будешь открывать и закрывать рот только по моей команде. Без меня — ни звука.

Как говорится, ударили по рукам. После того как все ученики уходили с урока, Медведев занимался вокалом с Шурой. У Шуры отличный музыкальный и вокальный слух, он быстро все усваивал. Через некоторое время Медведев говорил:

— Так! Ты отлично спел эту фразу. А теперь спой ее так, как ты пел раньше.

Шура начинал петь, «как раньше». Медведев кричал:

— Стоп! Молчи!

Занятия продолжались. Шура увлеченно работал над голосом, для него это было очень интересно. Так прошло два года. Рот «открывался и закрывался» только по команде Медведева. Однажды в процессе работы над романсом «Мне грустно» Медведев сказал:

— Ты хорошо спел этот романс. Молодец! А теперь спой его так, как ты пел раньше!

Шура запел.

— Нет, нет! Ты спой его, как раньше!

— А как это?

— А-а-а-а! Не знаешь? Не помнишь? Вот теперь тебе можно петь на сцене!

Так Медведев вылечил голос моего мужа.

Впервые я услышала этот «новый» голос дома. Я дремала после дежурства, муж сидел за пианино и что-то наигрывал, под эту умиротворяющую музыку всегда хорошо было отдыхать. И вдруг сквозь сон я услышала прекрасный мужской голос: «Мне грустно потому, что я тебя люблю»… Я вскочила в восторге:

— Это ты так поешь?

А он недоумевает:

— А что? Я всегда так пою, что особенного?

Идеалом для Медведева было исполнение нашего великого певца Павла Герасимовича Лисициана. О Лисициане он отзывался с огромным уважением: «ОН». Каждую спетую Шурой фразу сравнивал с НИМ. Как бы спел ее ОН!