Сибирская сага. История семьи

Что такое «ночные дежурства»? Это означало, что я уходила из дома на тридцать пять часов. После рабочего дня в женской консультации, не заходя домой, я шла на дежурство в роддом, после него, опять не заходя домой, шла на работу. Таких дежурств в месяц было четыре или пять — работа на так называемые полторы ставки врача. Когда кто-то из врачей болел, дежурства добавлялись, но не оплачивались — по закону больше чем на полторы ставки работать было нельзя. Мы противозаконно работали, но противозаконно платить никто не собирался! Значит, переработка оказывалась бесплатной. «Закон суров, но это — закон». Замечу здесь, что наши деньги все равно кто-то присваивал — но это уже тема совсем другого разговора.

Для роддома я была «ценный кадр», так как не брала больничные листы. Сама болела «на ногах», а когда болел Дима, с ним сидела моя мама. У других врачей таких мам не было, дети ходили в сады и ясли. Приходилось брать больничный — естественно, добавляя мне работы.

Шура учился в аспирантуре, работал над диссертацией. Работа сначала шла трудно — никак не находилась тема диссертации. Надо было сдавать вступительные экзамены, а позже кандидатский минимум. Постепенно стало вырисовываться направление исследований, вырабатывалась методика. Шура начал брать в помощь студентов, давать им дипломные исследовательские работы. Появлялся обширный материал, который уже мог лечь в основу диссертации. Шуре разрешили работать в лаборатории со второй половины рабочего дня до позднего вечера. Утром он был дома с Димочкой, а мама обходила магазины в поисках продуктов. Когда она возвращалась, он шел к себе в лабораторию, а позже появлялась дома я. Его аспирантской стипендии — семьдесят два рубля — и моей зарплаты молодого врача — сто рублей — на жизнь не хватало, и Шура нашел дополнительную работу пианиста в школе художественной гимнастики. Сейчас выступления гимнасток проходят под фонограмму, а тогда все выступали под «живую» музыку. В школах работали пианисты, в задачу которых входило подобрать музыку для каждой гимнастки, затем из выбранного произведения — концерта, сонаты, полонеза — составить музыкально сбалансированную композицию на заданное время. Потом составлялась композиция из гимнастических элементов, музыка и движения соединялись, разучивались пианистом и гимнасткой. Потом были соревнования. Работа была, конечно, очень интересная, хоть и трудоемкая, но, к сожалению, в случае Шуры — низкооплачиваемая, по причине отсутствия у него документа о музыкальном образовании. О его высокой квалификации как пианиста говорило то, что он играл для сборной команды Красноярского края, ездил с гимнастками на всесоюзные соревнования, побывал в Сочи, Краснодаре, Новосибирске, Владивостоке. Другого пианиста такого уровня в красноярском спорте не было. Зарплату тем не менее это ему не добавляло. Для того чтобы приносить домой приличные деньги, приходилось брать несколько ставок — благо дирекция спортивной школы шла на это, отдавая должное квалификации Шуры. Надо ли говорить, скольких усилий ему стоил такой режим работы!

Так красиво и счастливо начавшаяся жизнь в замужестве обрастала бытовыми сложностями и трудностями, которые появлялись вопреки нашим желаниям.

* * *

Дима учился говорить, складывать слова в целые предложения. У мамы над кроватью висел ковер — картина с интересным сюжетом из жизни испанской семьи семнадцатого-восемнадцатого века. Дима, похоже, внимательно его изучал и однажды решил нам рассказать об увиденном:

— Дядя — стои (стоит), тети — тядь (сидят), девочка — мочи (смотрит), бака — ав! (Собака — гав.)

Это означало: молодой гранд в наряде с кружевным воротником, покручивая усы, галантно беседует с дамой и девушкой в пышных нарядах, которые сидят на диване; рядом стоит девочка, тоже в красивой одежде, и с любопытством смотрит на взрослых. У ног девочки сидит собачка и, возможно, лает.

Позже в своих интервью Дима, вспоминая детство, будет говорить, что его воспитывала бабушка. Это всегда вызывало возмущение у наших друзей и удивление у посторонних. Не бабушка, а все мы! Конечно, основное время он проводил с бабушкой, ведь мы, родители, пропадали на работе. Когда мы стали жить отдельно от мамы, она забирала его из школы — школа стояла рядом с ее домом.

До трех лет Дима был абсолютно домашним ребенком, а в три года мы решили, что ему нужен контакт со сверстниками. Я устроила его в детский комбинат рядом с роддомом, где я работала и где Дима родился. Воспитательница и нянечка в его группе мне понравились. В садике Дима стал часто болеть. Всякий раз после болезни он отказывался идти в садик, ему было очень хорошо с бабушкой. Я видела, как дети радовались, когда он приходил после болезни в группу. Дома я говорила:

— Хорошо, что дети в садике так любят нашего Димочку!

Дело же было, как оказалось, в другом. Как-то Дима — он тогда еще не ходил в садик — пожаловался бабушке, что мальчик во дворе стукнул его кулаком. Бабушка, конечно, стала жалеть его. Папа же взял Диму за ручку, отвел в сторону и сказал: