Сибирская сага. История семьи

Взял сумку, которая лежала тут же, на крыльце, дотронулся до маминого плеча, взял мою руку, подержал в ладонях (они были твердые и шершавые). Не осмелившись поцеловать нас на прощание, пошел широким шагом, низко наклонив голову. Мама хотела было проводить его до ворот ипподрома, но остановилась. Взяла меня на руки, села на крыльцо. По щекам ее текли слезы. Это была их последняя встреча.

Мне же довелось еще раз встретиться с дедушкой, когда я училась в девятом классе в Красноярске. Он жил с семьей в селе Курагино. Мой приезд особой радости у него не вызвал — ну приехала так приехала, дело пустяковое. Дедушка очень постарел — так мне показалось. Зато тетя Настя, папина сестра, меня потрясла. В моих глазах она была настоящей красавицей. Ей было тогда около сорока, стройная, статная, две пушистые, толстые темно-каштановые косы были уложены короной на ее хорошенькой головке. Почему-то она любила ходить в сапогах, даже летом. Работала она диспетчером на автобусной станции. Другие члены семьи мне как-то не запомнились.

Помню еще, что познакомилась там с соседской девочкой Валей Самойловой. Как-то вечером мы с ней пошли на танцы в парк. Пол на площадке был дощатый, в некоторых местах зияли довольно большие щели. И вот во время быстрого вальса в центре площадки я чуть не упала — каблук туфли застрял в щели. Хохотали все, кто был там.

Позже мы с Валей учились на одном курсе в мединституте, и она рассказывала мне о моем дедушке. Уже после окончания института, на одной из встреч однокурсников, Валя сказала, что дедушка умер.

Цыгане

Помню, когда мы жили в Минусинске на ипподроме, взрослые все время говорили мне, что я уже большая. На самом деле я была еще совсем маленькая. Грустные, порой страшные события забывались, и я бегала, играла, веселилась. Ранней весной мы узнали, что приехал цыганский табор и расположился на пустыре, прямо за ипподромом. Цыгане ставили палатки. У них были лошади, собаки, а самое замечательное — множество детей, которые были везде и всюду. Они появлялись неожиданно, как из-под земли. Дети, одетые страшно плохо, и в зной, и в холод не тужили. Часто на худенькое, грязное, маленькое тельце была надета драная, с торчащими клочьями ваты телогрейка пятидесятого размера, с длиннющими рукавами. Босые, с непроходящими цыпками ножки шлепали по грязи почти до самых заморозков. Мордашки сопливые и грязные, но хорошенькие и веселые. Стоило людям собраться небольшой толпой, как тут же появлялся такой сорванец-артист и звонко кричал:

— Хочешь, на пузе спляшу?

— Как же это?

И тут распахивалась безразмерная телогрейка, с трудом высвобождались из длинных рукавов грязные, в цыпках, ручонки и начинали шлепать по грязному вздутому животику громко и задорно. Босые ножки отплясывали по земле. Танец часто сопровождался пением — точнее, выкриками разной нелепицы: «Мой платочек-летуночек», «Эй, тукэ, голова стукэ, воротись назад, позабыла тукэ пару слов сказать. Пару слов сказать не поможила, только сердце мое растревожила!» После исполненного действа в руках артиста в любое время года появлялась засаленная, ветхая шапка-ушанка, и малыш со словами «Позолоти ручку!» обходил всех, требовательно подсовывая эту «сборщицу гонорара».

В те тяжелые времена цыгане, как и все люди нашей страны, в основном жили плохо, бедно, часто голодали. Однако у них были свои, не очень-то мягкие законы. Добывание денег и пищи была обязанностью женщин и детей. Мужчины работали по-крупному, нередко промышляя воровством и конокрадством, или просто ничего не делали. Говорят, что у цыган того времени было правило — не трогать соседей. Не знаю, выполнялось ли это правило в отношении нашего ипподрома и его обитателей, но нам взрослые запрещали ходить в табор и общаться с цыганятами. Тем не менее через дыру в заборе цыганята проникали к нам, а мы к ним, и играли очень здорово! Когда взрослые обнаружили это, оторвавшуюся доску прибили накрепко и проверили другие. Однако не всех это остановило.

Мне цыгане страшно нравились, у них было очень весело, а меня там принимали за свою. Я летом так загорала, что совсем не отличалась от цыганят, только одета была по-другому. Я стала пробираться в табор, перелезая через забор. Однажды повисла, зацепившись платьем и разорвав его от шеи до подола.

— Что за ребенок! — воскликнула мама. — Сорванец, как мальчишка. Тебе нельзя гулять в платьях!

До этого точно так же я порвала свое любимое белое в горошек платьице — слетела с дерева. Залезла очень высоко, а как спуститься, не знала. Прыгнула, зацепилась за сучок, порвала платье, упала, разбившись до синяков. Мама сшила мне штаны, подстригла коротко волосы и сказала:

— Не хочешь ходить как приличная девочка, ходи как мальчишка.

Теперь те, кто не знал меня, обращались ко мне «мальчик». Меня это не обижало.

Наша ребятня боялась лазить через забор к цыганам, и постепенно все, кроме меня, перестали ходить в табор. А мне было интересно. Я торчала у них целыми днями. Иногда меня там кормили. Как-то раз одна девочка, ее звали Леля, сказала мне: