Сибирская сага. История семьи

А наша неуемная Валя придумывала каждый день новые шалости. Иногда она одевалась как цыганка, брала карты в руки и шла к какой-нибудь старушке, предлагала погадать. Обычно ее принимали за настоящую цыганку, гнали со двора, размахивали руками, пытаясь ударить.

— Зря гонишь меня, бриллиянтовая, — говорила Валя своим низким голосом, — я все про тебя вижу. Карты все говорят, что было, есть и будет.

Называла имя, фамилию, имена близких и все, что про них знала. Обескураженная старушка сдавалась и внимательно слушала, что эта проказница болтала. Заканчивался спектакль словами:

— День ты мечтаешь, ночь ты страдаешь, высоко ты летаешь, да низко садишься! Позолоти ручку, дай ложечку масла, цыганенок попку обжег, помазать надо. Дай две-три ложечки солечки. Не жалкуй, не скупись, позолоти!

Однажды Валя решила подшутить над Тётонькой — бабушкой Павлика и Вани. «Спектакль» шел на редкость удачно, и когда Тётонька пошла за «солечкой», Вале в голову пришла бредовая идея — украсть курицу. Ей это удалось. Валя спрятала покражу в своих бесконечных юбках, но курице там не понравилось, она закудахтала, а старушка схватила коромысло, висевшее у двери, и бросилась на «воровку». Бедная Валя, выпустив курицу, пустилась наутек, сбрасывая с себя «реквизит» цыганки и пытаясь объяснить, что она Валя, сестра Алечки, что она пошутила! Старушка, узнав наконец Валю, пришла в недоумение:

— Зачем ты это сделала?!

Изрядно побитая коромыслом «цыганка» со слезами объясняла:

— Я вовсе не хотела вас обидеть, я просто хотела развеселить!

Пока жила на ипподроме Валя, все время происходили странные события, будоражившие население поселка. После ее отъезда жизнь стала, казалось, однообразнее и скучнее.

Павел Платонович

Наступила осень. Убрали урожай. Нескольких женщин и одного мужчину дядя Володя отправил в Красноярск — продать на рынке часть урожая, собранного ипподромом. Все взрослое население, как и детвора, тоже участвовали в упаковке и погрузке ящиков и коробок с помидорами, арбузами, дынями. Откупили место в товарном вагоне. С ними поехала и моя мама. Я опять осталась без нее, с бабушкой-соседкой. Потянулись длинные-предлинные дни ожидания.

Мама вернулась какая-то новая — веселая, улыбчивая. Мне показалось, что она стала еще красивее.

Около нашего дома росла сирень, а весной мы сажали цветы на клумбе, рядом стояли две скамеечки. Мы там часто сидели. Играли в какие-нибудь игры или просто ничего не делали. Среди вновь прибывших на ипподром эвакуированных был парень-поляк. Я стала замечать, что он все время ходил мимо нашего «садика» — клумбы и сирени — или стоял рядом. Я насторожилась: «Чего ему надо?» Когда появлялась мама, он кидался к ней и что-то говорил. Мама, почти не останавливаясь, что-то жестко отвечала ему и пробегала мимо. Мальчишки постарше смеялись и говорили мне, что этот поляк учится в десятом классе и что он влюбился в мою маму (маме в ту пору было 28 лет). Я сразу возненавидела парня и, как могла, мстила ему, иногда даже незаметно кидала в него комья земли, а он все равно стоял часами и ждал мою маму. Она тоже начала сердиться на него. Всякий раз, проходя мимо, строго велела оставить ее в покое. Мальчик же каждый день приходил, как на дежурство, и ждал ее. Прекратилось это только тогда, когда их семью отослали в другое место. Мы с мамой успокоились.

Наступили холода — пока только по ночам, а днем было даже тепло, особенно когда светило солнышко. На бедных наших мам свалилась новая напасть. По нашей Минусинской протоке плыли бревна. Было отдано распоряжение вылавливать их и вытаскивать на берег. Несколько женщин, в том числе и мою маму, обули в резиновые сапоги с очень высокими, до туловища, голенищами (они назывались «бродни»), дали в руки багры — длинные тяжелые палки с острым крючком на конце. Багор я тоже трогала, но не смогла поднять, такой он был тяжелый. Женщины цепляли бревна этими баграми и тащили на высокий берег. Я иногда ходила с мамой на берег, но к воде меня не пускали — наверное, потому что у меня не было таких сапог. На берегу я все время пыталась помогать маме тащить бревно. Меня ругали, гнали домой, чтобы не мешала работать.

Бревна ловили даже тогда, когда по реке поплыли льдины. Люди мерзли, жгли костры, грелись, потом шли опять в воду. Мама продолжала работать вместе со всеми до тех пор, пока не оступилась и не упала в ледяную воду. После этого она категорически отказалась ловить бревна. У нее обострились болезни, которые появились после моего рождения, и начался кашель — результат недолеченной пневмонии. Я слышала, как однажды она кричала в конторе:

— Не вижу смысла вылавливать эти бревна из ледяной воды! Я не согласна жертвовать жизнью, у меня ребенок, не хочу оставлять ее сиротой!

Маме возражал мужской голос:

— Пока река не встала, нужно выловить их обязательно.

— Надевай бродни, бери багор и лови! — в гневе крикнула мама. — А я больше не буду!

Она выбежала из конторы, вся красная, увидела меня и по инерции закричала:

— А ты что здесь делаешь? Иди сейчас же домой!