Сибирская сага. История семьи

Я не испугалась, не обиделась и домой не пошла. Я подошла к маме и заплакала, уткнувшись ей в живот. Мама очень нервничала, глаза у нее горели, щеки пылали. Видимо, она понимала, что защититься не сможет, как и другие женщины, работавшие с ней.

Мы пришли домой, нас ждала бабушка. Они о чем-то пошептались с мамой, и бабушка ушла. Мама накормила меня, сама есть не стала. Она все время как-то странно сжимала кулаки и трясла руками, ничего не говоря. Я смотрела на нее, и мне казалось, что она сейчас сделает что-то ужасное. Мама уложила меня в кровать, я притворилась, что сплю. Она сидела за столом не шевелясь. Зашла бабушка и увела маму к себе. Я уснула.

Наступила зима. На дворе было холодно. Иногда шел снег. А затем выглядывало солнышко, снег блестел, сверкал. Нам, детям, было весело. Мы катались на санках, играли в снежки.

Однажды мама пришла домой с худощавым высоким дяденькой. У него были волнистые черные волосы.

— Люсенька, — сказала мама, — это Павел Платонович. Он мой друг. Я хочу, чтобы вы с ним подружились. Он живет в Красноярске. Я с ним познакомилась, когда была там. В Минусинске он в командировке.

Побыв некоторое время дома, они ушли. Уходя, Павел Платонович наклонился ко мне, чтобы обнять. Я резко отскочила от него, не проронив ни слова, но всем своим видом показывая неприязненное отношение. Он огорченно вздохнул, однако достал из кармана небольшую коробочку и протянул ее мне:

— Это цветные карандаши. Твоя мама сказала, что ты хорошо рисуешь. Они твои.

Я стояла не шевелясь. Он тоже некоторое время постоял, положил коробочку на стол и с мольбой в глазах добавил:

— Я обещаю тебе, что никогда не буду тебя обижать. Надеюсь, мы с тобой подружимся. Пожалуйста, пользуйся карандашами. Я для тебя их долго искал. Они уже заточены. В следующий раз, когда приеду, постараюсь достать настоящий альбом для рисования. До встречи.

Они ушли. Я осталась одна в страшном смятении. Еще никогда я не испытывала таких противоречивых чувств, как сейчас. Мне было горько и обидно за моего любимого папу. Я думала — мы с мамой предаем его. Где-то в глубине души я чувствовала, что этот человек, Павел Платонович, мне понравился. И все же я была не согласна, чтобы он стал моим отцом. Казалось, в горле и груди собрался какой-то комок, он душил меня, я страдала от физической боли. Заболел живот. В голове звучало: «Не хочу, не хочу… Я не предам тебя, папочка, никогда, никогда!» Я не знала, что делать, было очень горько, обидно, все болело, хотелось плакать, но почему-то плакать я не могла.

Проводив Павла Платоновича, мама вернулась. Я все еще стояла на том же месте, куда отошла от него. Встав передо мной на колени, мама прижала меня к себе и заплакала. Вытирая слезы, она сказала:

— Я знаю, что ты сейчас обо мне думаешь. Когда ты станешь взрослой, ты поймешь и простишь меня. Мы с тобой обе любили нашего папу, но его нет и никогда не будет с нами. Я больше не могу так жить. Ты еще не понимаешь, что творится вокруг. Если мы с тобой не вырвемся отсюда, мы погибнем.

Наконец моя боль и обида вырвались наружу со слезами. И вот что странно — я плакала, а мне становилось легче, перестал болеть живот, и грудь задышала легко.

Дальше мы жили, как прежде. Мама трудилась, как бедная пчелка: днем на работе, вечером садилась за машинку и до поздней ночи шила, перешивала, вышивала, чинила. Или, взяв спицы, распускала старые вещи и вязала настоящие шедевры себе, мне, подругам, родственникам, соседям.

За это она иногда получала благодарность — крупу, муку, растительное масло. Иногда приносили что-нибудь вкусненькое для меня. Мама вечно хотела, чтобы я «поправилась», я же была худенькая, длинненькая и бледная.

Зимой снова приехал Павел Платонович и объявил, что нам надо ехать в Красноярск, что его мама ждет нас. Я отказывалась ехать — мне здесь было хорошо. Бабушка у нас есть, она любит меня и заботится. Мне она очень нравится.

Павел Платонович, оставшись со мной наедине, долго уговаривал меня ехать. Рассказывал о своем детстве, трудном отрочестве. У него нет детей и никогда не будет, от него из-за этого ушла жена. Он очень хочет, чтобы я стала его дочерью — приемной. Мою маму он полюбил, как только ее увидел. Она необыкновенная, а я ему тоже очень понравилась. Я уступила его обаянию.

Мы поехали налегке. Вещи оставили у бабушки и у тети Али. Мама решила так: попробуем, поживем, увидим, получится или нет, а багаж можно забрать потом, если совместная жизнь сложится.

В Красноярске нас встретила невысокая пожилая женщина.

— Ну наконец-то приехали! — приветливо воскликнула она. — Меня зовут бабушка Екатерина, или просто баба Катя. Можете меня так звать — и ты, Люсенька, и ты, Мария.