Сибирские перекрестки

– Да-да, обязательно! Герман Васильевич отпустит, поймет и отпустит, – восторженно зашептал Пашка, представив, как это все произойдет: они вдвоем на озере, а потом оттуда вместе вернутся домой.

– Байкал! – с придыханием произнесла Юлька. – Знаешь, я всю жизнь мечтала увидеть его… И вот, наконец-то… Ты только вслушайся: Байка-ал! – повторила она громким шепотом, словно кого-то звала. – Сколько в одном этом слове! Как эхо – о чем-то далеком, прекрасном…

Юлька продолжала шептать еще что-то, как будто грезила наяву. А он слушал и не слышал ее, только видел странно блестевшие глаза и расплывчатым пятном бледное, красивое лицо. В такие минуты она была чужой и непонятной, и ему становилось не по себе, как обычно бывает рядом с тихим душевнобольным. Знаешь, что это безобидное существо, а все равно боишься – не самого человека, а темноты в нем… И у него мелькнула и тут же исчезла непрошеная мысль, что он ей не нужен, а нужна только вот эта мечта. И ей, видимо, было бы все равно, кто будет рядом с ней, лишь бы он разделял ее мечту. Эта мысль легонько кольнула его в сердце, прошла, но не забылась. Рядом с ней он не мог ни на чем долго сосредоточиться или задуматься. С Юлькой всегда было приятно, легко и бездумно…

– Не надо, не надо, Павлик, – тихонько шептала она, то прижимаясь к нему, то отстраняясь. – Ну… Сегодня нельзя, Павлик, нельзя… Тебе меня не жалко!.. Только ты, ты хочешь, и все…

– Юлька, ты меня не любишь!..

– Зачем так, Павлик?.. Подожди, подожди, я сама… Не спеши… О-о! Павлик, Павлик!..

Под утро стало совсем холодно. Пашка накинул на плечи Юльки телогрейку, завернул, как младенца, притянул к себе и, целуя, почувствовал на губах горький привкус слез. Юлька прижалась к нему и стала простой и понятной. Затаив дыхание, она смотрела на него своими темно-зелеными глазами и, улыбаясь, плакала, как, наверное, могут только одни женщины…

В лагерь они вернулись поздно, когда уже появилась предрассветная серость пасмурного утра.

Пашка проводил Юльку до ее палатки.

– Тсс! – шепнул он ей. – Тихо…

Однако Юлька не удержалась – тихонько хохотнула, словно просигналив в эфир, что она здесь, пришла. Она была неисправима, она была Юлькой.

Изящным плавным движением упругих плеч она скинула ему на руки телогрейку, дурашливо чмокнула его в нос, шмыгнула в палатку, где жила с Викой… И там о чем-то тихонько зашептались.

Пашка некоторое время, прислушиваясь, постоял у их палатки, затем улыбнулся и пошел к себе.

* * *

Над станом истерично вскрикнул магнитофон, заглушая шум монотонного дождя, обрушился на притихшую тайгу визгом металлического чрева, распугивая далеко вокруг все живое.

Под тентом, около очага, на маленьком пятачке, танцуя, неуклюже топтались пары. Чавкала грязь, было темно и сыро, но на это никто не обращал внимания.

Юлька прижалась к Пашке и затихла, изредка взглядывая на него снизу вверх.

– Павлик, может, не пойдешь? – робко попросила она его.

– Юльчик, мы уже договорились!

– Побудь со мной, хотя бы эти дни, не уходи, – тихо сказала она. – Мне что-то не по себе. Сон я видела – плохой, очень плохой.

– Ты снам веришь? – удивленно посмотрел он на нее, стараясь заглянуть в темноте в ее глаза.

– Нет. Но этот был особенный. Такой яркий, как правда… Знаешь, я даже испугалась… Будто иду куда-то, иду, иду и все не могу никуда прийти. И все время одна. Кругом люди, стоят, смотрят, но никто не хочет подойти ко мне. Я делаю шаг в их сторону, а они вежливо расступаются. И снова я одна. А куда иду – там темно, оглянусь назад – тоже темно. Светло только вокруг меня. И я как на сцене… А они смотрят и чего-то ждут от меня. Но что, я сама не знаю. И молчат, будто проверяют: догадаюсь или нет. Они вроде бы все добрые, незлые. Да это-то еще хуже, так как все равно чужие. Добрые, но чужие. А мне страшно!.. Умереть не дадут, но и чужими не перестанут быть. Это ужасно! Лучше пускай чужой и злой!.. Да-да, помогут, но как какой-нибудь морской свинке или хомячку. Накормят, а ласки, счастья – не дадут…

– Что за чушь – выброси из головы! – воскликнул Пашка и столкнулся, в танце, с Генкой и Викой.

– Пашка, меняем дам! – радостно закричал Генка и, подхватив Юльку, сунул ему Вику.

– Ты что такой серьезней? Поссорились? – хихикнула Вика. – Милые ссорятся – только тешатся!

У Пашки даже заныли зубы от одного ее вида и непробиваемых банальностей, которыми она была напичкана.

– Да нет, – нехотя ответил он.

– Что же тогда?

– Да так… Хочет, чтобы я был с ней, не ходил с дядей Лешей на Тагул.

– Пашка, ты не смотри, что она хохотушка. Это у нее внешнее…

– Знаю, – буркнул Пашка, продолжая топтаться с Викой в грязи под тентом, выделывая при этом странные телодвижения, чтобы не поскользнуться.

Дождь усилился, и под ногами сильнее зачавкала грязь. Ритмично всхлипывая, горласто кричал магнитофон…

– Ну как, может, останешься? – опросила Юлька, когда они снова оказались вместе, и, помолчав, добавила:

– Не нравится мне твой дядя Леша. Не ходи с ним. Я прошу тебя!