Сибирские сказания

Но и там он долго не задержался, не пробыл, а все из-за норова своего поперечного. Не поладил с хозяином, и года не проработав, рассчитал тот его и на все четыре стороны отправил. А заместо расчета упросил его Джаузаб отдать ему жеребеночка гнедой масти со звездочкой на лбу. У нас таких коней так и зовут: «Ат кашка». Вот и стал он его растить-холить, как дите малое. И жеребеночек к нему тянулся, ласку чувствуя, ел с его рук, а вот другого никого не подпускал к себе и близко. И вырос со временем в такого статного конька, что одно загляденье: ноги, что стрелы, прямые, тонкие, шея дугой, голова на отлете, спинка в струночку с малым изгибчиком, копытца рюмочками. Про таких когда-то говорили: конь-огонь, как побежит, то земля под ним дрожит, а из глаз искры сыплются. И точно, одно загляденье было смотреть, как он бежит-скачет, по земле стелется, будто и не бежит, а летит над землей! Глаз не оторвешь! Так бы все и глядел-любовался!

Родители на сына поглядывают, удивляются.

– Куда ты своего конька готовишь? – отец Джаузаба как-то спросил. – Под какую-такую работу он сгодиться может? В телегу он вряд ли пойдет, сноровистый больно, а коль и сумеешь запрячь, то до ближайшего поворота не доедешь – разобьет, опрокинет. А уж пахать на нем и вовсе негоже, ни за что плуг тянуть не станет. В легкие саночки разве что. Но куда нам гонять? Куда спешить? От кого убегать? Ответь мне, сын, коль не понимаю чего.

– А коль не понимаешь, то и помолчал бы, – Джаузаб ему. – Мой конь, мне и решать, на что его направить. Люди не только одной работой живут, есть кое-что, о чем вы и не знаете. А для вашей черной работу любая кляча сгодится.

– Работу черную тоже кому-то делать надо, – отец ответил, в затылке почесал, но не стал больше с сыном спорить. Думает, придет время и сам Джаузаб все, глядишь, поймет, образумится.

Ладно, еще год прошел. Конек подрос, окреп, полную силу набрал. Стал Джаузаб его приучать под седлом ходить. Собственноручно седло для него по мерке сшил-стачал, денег занял и купил самую дорогую кожу для этого и стремена вороненые с узорами к нему приторочил. Каждый вечер садился он на своего конька, со двора выезжал, а там как гикнет, свиснет, по улочке деревенской промчит, за околицу маханет и пошел, пошел по дороге или кромкой поля, словно птица, версты одна за другой считать, только его и видели. И мог он так до самого утра скакать по полям, через речки перемахивая без остановки, без устали. И коньку его хоть бы что, по нему не видно было, чтоб устал или там пеной покрылся, глазами только бешено по сторонам косит, и подойти к нему страшно, не то что кому другому верхом сесть.

Дивятся соседи на Джаузаба, родня насмешничает: мол, иного занятия себе найти не мог, как носиться без дела где ни попадя. Тут большого ума не требуется, а вот кто за тебя домашнюю работу делать станет? Молчит Джаузаб, на насмешки те не отвечает, словно и не слышит вовсе. Джигит, он джигит и есть.

…Раз, как всегда, под вечер поехал Джаузаб в поля конька своего промять, самому поразвлечься. Через поле проскакал, к лесу урманному вплотную подъехал, на шаг перешел. Едет себе, плетку легкую на отлете держит, которая ему больше для вида нужна была, поскольку своего Ат-Кашку он ей сроду не ударил, не охаживал. Тот и без него знал-понимал, где шагом идти, а где рысью скакать, когда нужно, то и на галоп сам без всякой команды или понукания переходил, а в опасных местах ход сбавлял. Такому коню не плетка, а слово доброе нужно, похвала от хозяина. За это он готов был служить сколько потребуется, скакать хоть на край света без остановки, пока силы есть.

Вот ехали они так неспешно вдоль леса, Джаузаб под настроение песню затянул протяжную: о земле родной, о мечтах своих, как бы ему хотелось перед людьми отличиться, настоящим джигитом себя показать, навсегда среди народа своего прославиться, чтоб о нем и через много лет песни складывали, другим молодцам в пример ставили. И Ат-Кашка вроде как к песне прислушивается, тихонько идет и ушами отчего-то прядает, косится в сторону, будто чует что. Джаузаб тоже по сторонам огляделся, но никого постороннего не приметил, подумал, что зверь лесной в лесу где-то близко ходит, вот конь его и учуял. Только хотел подальше от места опасного отъехать, как вдруг краем глаза приметил, что сбоку от него ветка одна дрогнула и что-то меж деревьями мелькнуло. На зверя не похоже, а откуда тут человеку взяться? Крикнул он тогда изо всех сил что есть мочи:

– Эй, кто там есть, выходи! Нехорошо от доброго человека прятаться. Я тебе худа не сделаю.

Только он эти слова сказал-прокричал, как вышла из-за дерева девушка в зеленом сарафане с серебряными монистами в косах, в шапочке красной на голове, в сапогах кожи желтой, в руке березовую веточку держит, улыбается смущенно.

– Здравствуй, Джаузаб, – ему говорит, – давно за тобой гляжу, как ты лихо по полям скачешь-гарцуешь, а познакомиться все случая не было.

– А откуда ты мое имя знаешь? И сама откуда будешь? Местные девушки мне все давно известны, а вот тебе ни разу не видел, не встречал.