Сибирские сказания

Потом, кого ни звали, ни просили, чтоб бревно из трубы достали, да все без толку: сверху не ухватишь, снизу не поддашь. Выжигать его пробовали, всю избу закоптили, к родне жить перешли, пока бревнышко не суглилось, не сгорело.

Так-то проучил-прижучил их Санька Стерва. А избушка-кривушка зыряновская, что он своротил, и до сей поры криво стоит, как мужик с похмела на людей глядит в полприщура мордой битой, рогожкой покрытой.

А сам Микитка от Саньки с тех пор бегал прытко: на другом конце улицы того завидит и зайцем в первый ближний дом заскочит, за дверь схоронится. Да только у Саньки и других забот стало-хватало, чтоб за Микиткой бегать, пужать, заработок свой выпрашивать. Видать, плюнул и на свои дрова, и на его неправду.

А по осени исчез куда-то с деревни, никому словечка не сказав, не обмолвившись. Дажесь родня его ничего про Саньку не знала, не слыхала, в затылке почесала, рукой махнули – хлопот да забот меньше стало, коль кошка съела сало.

Только малый срок прошел, а Санька обратно объявился, не запылился, а привел с собой – кого б ты думал – да медвежонка малого, пестуна по-нашему. Ну, привел и привел, эка невидаль. Да только тут тако светопреставление сделалось по всей деревне, что Господи упаси, не выдай. Коровы ревут! Собаки лают! Оне же зверя издали чуют. Им не понять, что тот на цепи сидит у Санькиного дома, пристегнутый, на них не кидается, не гонится, в двери не ломится.

Бабы, все как одна, тожесь взревели в голос, к мужикам своим приступают: мол, идите, как хотите, а Санькиного медведя из деревни уберите. А те, как овцы стриженые, боками друг к дружке жмутся, трутся, на небо щурятся, а к Саньке идтить не желают, один другого локтями пихают.

Выискались все же двое храбрецов славных, ладных, Семка да Мишка, в каждой драке отрыжка. Оне оба подзавести кого завсегда рады, лучше и нет для них услады. По ковшу браги хватанули, головами мотанули и говорят один перед другим: «Нам чего? А нам ничего! Денег нет – рубль почнем, вина нет, с браги начнем. Что на того сердиться, кто нас не боится. Счас мы с Санькой Стервой разговор заведем, а как до драки дело дойдет, то вы, мужики, к нам поспешайте, из беды выручайте».

С тем и пошли… А Санька сидит возле дома на солнышке, медвежонка своего меж ушей гладит, сбрую ему ладит из ремешков сыромятных. Семку с Мишкой увидел, а виду не показывает, будто и интереса до них никакого, ходи до соседа другого. Для незваных гостей один ответ: зачем пришли, того у меня в помине нет.

Ну, те поближе подошли и, слова доброго не сказавши, айда на Саньку переть, напирать, как конем наезжать:

– Ты такой-сякой, живешь всей деревне чужой, а тут напасть завел, медведя привел. У коров молоко попропало, у нас жизни не стало. Или сведи своего косолапого с деревни, или застрелим ево как есть.

Санька их бранье выслушал, глаза сощурил, наземь плюнул, да и говорит:

– Нет такого закону, чтоб запрещал медведя держать. Почему коня, корову все держат, содержат, а про моего Мишутку-Пашутку столь зла маете, чуть зубы не ломаете. Всяк боярин свою милость хвалит. Я вот на Мишутку сбрую сошью, в сани, в телегу запрягу, стану воду возить, дрова с лесу таскать. Чего не так? Кому дорогу перешел?

Семка с Мишкой рты пораскрывали от энтакой новости, побежали обратно несолоно хлебавши всеми миру рассказать, чего Санька Стерва удумал-выдумал, заместо лошади медведя в сани запрячь.

А у Саньки и впрямь даже худенькой лошаденки сроду не было, денег своих не скопил, скотинку не купил. Все у родни в долг да в работу брал, ежели кто давал.

Ладно, от энтой новости всей деревне интересно стало, любопытство взяло: как это Санька медведя в телегу запряжет, хомут на того наденет, дугу напялит да в работу направит. От слова до дела путь не близок. Кто словом скор, тот делом не спор.

И точно, двух ден не прошло, как шум, гвалт на улице: все из домов повыскакивали, глядят, дивятся, не могут оторваться, как Санька рядом с медведем идет, а тот санки везет. На санях пустая бочка побрякивает, позвякивает, на кочках подскакивает. Сам Санька медведя за ошейник придерживает, направляет, ближнюю дорогу выбирает, чтоб к речке проехать, воды в бочку набрать. Все чин чинарем – медведь ему служит конем. Хоть и ворчит, взрыкивает, к такому занятию не приученный, но Саньку слушает, не задирается, на народ не кидается. Боязно ему столпотворенье, на него гляденье, людское шуменье. А народ что трава – куда ветер дует, туда и голова. Ему и невдомек, отчего медведь ревет. В миру как в пиру: все орут, и я гаркну.

Только медведь с Санькой в толпу въехал, да, видать, испужался крику, гаму и, как рыкнет по-звериному, кинулся на ближнего мужика, лапой его достать норовит, зубы скалит. Мужика как и не было, через плетень маханул, подметками сверканул, птицей перелетел, прясел ногой не задел. Следом за ним и другие ломанулись, не стали ждать, когда зверь их лапой саданет, на клык возьмет. Чистая улочка стала, словно метлой прошелся кто, народ размел, по дворам разметал, для Саньки с его бурым конем путь расчистил.