Сибирский ковчег Менделеевых

Иной раз даже во двор не пустят, ещё и собак на них науськивают. Вот я раньше в кавалерии служил, эскадроном командовал, в польском походе участвовал, Варшаву брал. Так я вам скажу, поляки на что не любили нас, русских, и того сроду не скрывали, но на постой пускали охотно, иные и денег не требовали. А тут иногда в поездке ночь в дороге застанет, постучишься в одну избу – молчок. В другую, в третью, плюнешь, и айда, по старой армейской привычке, у костра ночевать…

– Неужели до этого доходит, что дверь не откроют? – поразился его рассказу Менделеев.

– Истинный бог, правду говорю. Не любят нашего брата и ни за что злодея или убивцу какого не выдадут. Ох, видать, мало их пороли в своё время…

– Да уж, народец особый тут проживает, не сравнить с нашими российскими мужиками. Те всегда услужить готовы, к приезжим приветливы, дорогу тебе покажут ещё и за стол пригласят отобедать. А в Сибири, правду говорите, иной раз и слова доброго не услышишь: молчат и глядят волком, словно ты их грабить пришёл.

– Так оно и есть. Сроду к нам в полицию не обратятся, коль у них что случилось. Сами тех воров словят и самосуд устроят. А мы хватимся розыск проводить, никаких концов. Тихо всё. Нет, хочу обратно попроситься, пусть здесь другие послужат, а с меня хватит.

– Служить везде надо, – рассудительно заметил Менделеев, – нашего брата о том и спрашивают, потому мне пока рано о переводе думать.

– А вы сами из каких краев будете? – поинтересовался Ольховский.

– Из Тверской губернии. Мой батюшка там на приходе служит, и все мои братья вслед за ним пошли. Только я один в эти края угодил.

– Значит, из поповичей будете, – неодобрительно покачал головой полицейский начальник, – а у меня весь род по батюшке армейскую службу нёс, потому и мне не резон было в полицию идти. Но так сложилось, что отказать не мог. Знаете, что я вам скажу, а приходите-ка вместе с супругой вашей к нам на чай. К нам по пятницам многие заглядывают. Правда в основном офицеры, что службу здесь несут, но есть и статские. Сам вице-губернатор, бывает, заглядывает. Думаю, и вас примут по моей рекомендации.

– Неловко как-то, – хотел было отказаться Менделеев, но полковник замахал руками, не желая его слушать.

– Отказа не приму, и вы не извольте беспокоиться. Компания собирается самая наиприятнейшая, потому и вас приглашаю.

Не зная, что ответить, Менделеев поднялся, пожал плечами и смущённо ответил:

– Хорошо, сообщу супруге, а там как она решит…

– И супруге вашей поклон передайте от моего имени, – также вставая, уже на ходу добавил полковник, – она у вас, как мне сообщали, из почтенного семейства, с чем я вас и поздравляю.

– Благодарствую, непременно передам, – прощаясь, отвечал Менделеев.

…Когда он вернулся домой и сообщил о приглашении, полученном им от полицмейстера, Мария Дмитриевна с негодованием заявила:

– Ноги моей там не будет. Если хочешь, можешь один идти. Или вон Апполинарию пригласи с собой, она прямо обожает полицейских, всю жизнь мечтает познакомиться с кем-то из них.

Паша, находившаяся в той же комнате, буквально вспыхнула и, вытаращив глаза, видно приняв хозяйские слова за правду, начала отнекиваться:

– Да что вы такое говорите? Никогда не хотела с ихним братом знакомиться. Ни за что не пойду, хоть убейте меня на этом самом месте.

– Не переживай, Пашенька, – поспешно успокоил её Иван Павлович, – барыня пошутила. Никто тебя не заставляет с ними знакомиться. А, собственно говоря, что в этом плохого? – обратился он к жене. – Съедят они тебя, что ли, или в холодной запрут? Себастьян Христофорович вполне достойный человек, офицер, когда-то командовал эскадроном и очень тяготится своей нынешней службой.

– Первый раз слышу, чтоб офицер променял свой мундир на полицейскую одежку, – отвечала, пылая негодованием Мария Дмитриевна.

– И что с того? Мой батюшка тоже думал, что я буду в храме служить, а вот как всё вышло. Окажись я священником, вряд ли мы с тобой встретились. А если бы и встретились, ты наверняка не согласилась стать моей женой. Ведь так?

Мария Дмитриевна слегка улыбнулась, а потом начала громко смеяться:

– Даже не представляю тебя с бородой и в рясе, вот интересно, чтоб ты мне сказал на исповеди? Ответь.

– То бы и сказал, – Иван Павлович не нашелся сразу, что ответить, – епитимью наложил! И все дела.

– За что? – продолжая смеяться, спросила Маша.

– Как за что? За грешные речи твои. За что же ещё?

– Ты прав, будь ты батюшкой, я бы к тебе и близко не подошла, а тем более на исповеди. Ишь, чего захотел, отец Иоанн. Ха-ха-ха!

– И что тут смешного? Вполне мог стать батюшкой, а ты бы тогда была попадья Мария. Да мне ещё не поздно попросить благословения у владыки и надеть рясу. Хочешь? И никуда ты тогда не денешься, не посмеешь меня бросить. Разве нет? – Он сделал при этом серьезное лицо, но глаза его смеялись, выдавая несерьезность сказанного.

– Посмотрим, каким батюшкой ты станешь. Ежели добрым и щедрым, то… Подумаю.

– Нет, Машуня, давай решим с визитом к этому самому Ольховскому.