Сиддхартха

He was open to everything, these people brought his way.	Ко всем он относился одинаково приветливо.
Welcome was the merchant who offered him linen for sale, welcome was the debtor who sought another loan, welcome was the beggar who told him for one hour the story of his poverty and who was not half as poor as any given Samana.	Одинаково равнодушно принимал он торговца, предлагавшего ему в продажу полотно, должника, просившего о новом займе, нищего, который добрый час рассказывал ему историю своей бедности, хотя и наполовину не был так беден, как любой самана.
He did not treat the rich foreign merchant any different than the servant who shaved him and the street-vendor whom he let cheat him out of some small change when buying bananas.	С богатым чужестранным купцом он держал себя так же, как со слугой, который брил его, и уличным торговцем, которому он позволял надувать себя на какую-нибудь мелочь при покупке бананов.
When Kamaswami came to him, to complain about his worries or to reproach him concerning his business, he listened curiously and happily, was puzzled by him, tried to understand him, consented that he was a little bit right, only as much as he considered indispensable, and turned away from him, towards the next person who would ask for him.	Когда Камасвами приходил к нему с сетованиями на свои печали или упреками по поводу его способа ведения дел, то он весело и с интересом выслушивал его, удивляясь и стараясь понять его, отчасти соглашался с ним, ровно настолько, сколько считал необходимым, и отворачивался от него, чтобы перейти к очередному нуждавшемуся в нем посетителю.
And there were many who came to him, many to do business with him, many to cheat him, many to draw some secret out of him, many to appeal to his sympathy, many to get his advice.	А к нему приходили многие - одни по торговым делам, другие, чтобы надуть его или что-нибудь выведать от него, третьи старались вызвать его жалость, четвертые обращались к нему за советом.
He gave advice, he pitied, he made gifts, he let them cheat him a bit, and this entire game and the passion with which all people played this game occupied his thoughts just as much as the gods and Brahmans used to occupy them.	И он давал советы, проявлял свою жалость, дарил, давал немного надувать себя; и вся эта игра, и страстность, с которой все люди предаются этой игре, занимали его мысли в такой же степени, как раньше их занимали боги и учение брахманов.
At times he felt, deep in his chest, a dying, quiet voice, which admonished him quietly, lamented quietly; he hardly perceived it.	По временам в своей груди он слышал голос -слабый, умирающий, звучащий жалобой и упреком, но так тихо-тихо, что он едва мог расслышать его.
And then, for an hour, he became aware of the strange life he was leading, of him doing lots of things which were only a game, of, though being happy and feeling joy at times, real life still passing him by and not touching him.	Тогда на короткое время у него являлось сознание, что он ведет странную жизнь, что все то, что он делает, пустая игра, и хотя он чувствует себя недурно, весел, а подчас даже испытывает радость, но настоящая жизнь, в сущности, проходит мимо и его не задевает.
As a ball-player plays with his balls, he played with his business-deals, with the people around him, watched them, found amusement in them; with his heart, with the source of his being, he was not with them.	Как жонглер играет мячами, так он играл своими делами, окружающими людьми; он глядел на них, развлекался ими; но сердцем, тем, что составляло источник его существа, он не был при всем этом.
The source ran somewhere, far away from him, ran and ran invisibly, had nothing to do with his life any more.	Этот источник протекал где-то далеко и невидимо для него, уходил все дальше, ничего общего не имел больше с его жизнью.