Сигнальные пути

– Теперь я лучше понимаю идею Империи. Может быть… Империя принимает всех, сама ее идея заключает в себе собирательство, соединение, сосуществование, а в национальном государстве непременно оказываются лишние. Свои и чужие.

– Это не главное!

– Наверное, – Мне не хотелось спорить, но хотелось снова и снова слышать его голос, знакомые, нетерпеливые, ласкающие обертоны. – Но для меня это важно. Для меня важно жить в государстве, где никто не чужой. Я понимаю, что за это можно воевать. Потому что если иначе… то все равно придется…

– Демократы… Либерасты… – сказал ты, как выплюнул. – Припомнят каждую слезинку, каждого ребенка… А когда на руинах ненавистной им империи эти самые детишки станут гибнуть тысячами и сотнями тысяч, миллионами впадать в нищету, дикость, новое средневековье, даже не пошевелятся. Сошлются на историческую неизбежность. Ублюдки…

Скрипучая кровать стояла вплотную к кирпичной неоштукатуренной стене. Ты закурил, я провела пальцем сначала по старому шраму у тебя на плече, потом по шероховатой кирпичной кладке, испытывая чувство блаженного déja vu. Словно эта ночь стерла, обнулила бесчисленное множество предыдущих ночей. Все было, как прежде. Мужчина, женщина, комната без ремонта и пестрое, застиранное постельное белье, собранное невпопад из нескольких неподходящих друг к другу комплектов. Сирень до одури цветущая во дворе и разговоры о судьбах страны… Мы лежали на выцветших сатиновых ромашках, и твои коричневые соски, окруженные волосками, были похожи на два цветка. Я положила голову между ними. Будущего не существовало. Настоящее было зыбко, ускользающе и невесомо, как дым твоей сигареты, который тянулся к окну.

– Но знаешь, тебе ведь не обязательно убивать. Есть и другие дела. Даже на войне. Можно за ранеными смотреть или помогать с гуманитаркой. Да и пишущий человек нам бы не помешал…

– Посмотрим…

Мне не хотелось ничего решать. Мне хотелось бесконечно лежать вот так и медленно произносить слова в надежде, что, когда я выскажу все, что наболело у меня на сердце, решение сложится само.

– Знаешь, я ведь и ехала, чтобы помогать в госпитале. Я только в Курске подумала, что, наверное, смогла бы и оружие в руки взять. А теперь, здесь… Теперь я, пожалуй, и выстрелить смогу. Ты же помнишь, я неплохо стреляла. Наверное, я даже хочу убивать. Это плохо?..

– Это сложно.

– Да нет, ничего особенного. Я помню, как мы отрезали головы крысам на большом биологическом практикуме тупыми ножницами. Я не думаю, что с людьми это сложнее. Чисто технически…

Ты погладил меня по волосам и нахмурился каким-то своим воспоминаниям.

– Чисто технически…

– Главное вести себя спокойно, чтобы крыса не нервничала. И не думать. Принять решение, а потом действовать, а не размышлять о том, какие хорошие крыски и какая жестокая штука жизнь. Просто берешься за ножницы посильнее, а потом осторожно выдавливаешь кровь в пробирку. От хвоста к шее.

– Меня сейчас стошнит.

– Извини… Я сама не знаю, что говорю… Что-то во мне сломалось. Или, наоборот, починилось. Для меня всегда было очевидно, что надо быть на стороне слабого. Если с одной стороны танк, а с другой – женщины, которые выходят ему наперерез с голыми руками, то мне все равно, что эти женщины, может быть, за всю жизнь не открыли ничего серьезнее книжки с рецептами, а в танке сидит человек, читавший Хайдеггера или что там теперь читают, чтобы почувствовать свое превосходство над ближним. Мне по большому счету все равно, правы ли эти женщины. Сначала нужно защитить слабого, разбираться, кто прав, кто виноват, можно потом. Все две тысячи лет христианской цивилизации вопиют об этом – защити слабого. Как получилось, что люди, которые сами только что были слабым, гонимым меньшинством, решили, что они имеют право нести свою правоту вот так – на танковых гусеницах. Они называют себя свободными людьми…

Ты перебил меня угрюмо и зло:

– Свободные люди – здесь. А они рабы. Рабы своих костюмов, корпоративных правил, рабы своих ипотек. Офисное рабство – это ведь не я придумал. Они сами так о себе говорят. И это правда. Я общался с этими людьми, ты представить себе не можешь, по какой узкой заданной колее движутся их мысли, какой низкой и пошлой жизнью живут они изо дня в день. На что готовы ради лишнего бонуса, лишней поощряющей улыбки начальства, одобрительного ворчания «своей» стаи…

– Ну, почему же, я представляю, – невесело улыбнулась я, вспомнив традиционный новогодний обмен корпоративными доносами, слегка замаскированными под благие пожелания.