Сигнальные пути

Я замешкалась, не зная с чего начать. Алка пошевелила игрушки, смешной фиолетовый гномик откатился в сторону: «Найди здесь всех людей, которые что-то значат в твоей жизни, и расставь их по полю». Я начала с того, что нашла Машку. У Машки была красная шапочка мухомора и озорная остроносая мордаха. Потом нашла Лекса. Я долго колебалась между маленькой фигуркой лучника из отряда Робин Гуда и рыцарем, но сегодняшнему Лексу черный блестящий доспех соответствовал лучше, я физически ощущала крепнущую вокруг него с каждым годом броню. Она могла иметь форму делового или маскарадного костюма, не важно, в любом случае это был доспех, и я выбрала рыцаря. Для мамы нашлась синяя птица с длинным клювом. Я посадила ее подальше от рыцаря и даже спиной к нему, чтобы они, не дай бог, случайно не встретились взглядами. Гриб стоял прямо рядом с рыцарем, и в этом сочетании черненого максимилиановского доспеха и красной пластмассовой шляпки было что-то трогательное. Потом я стала рассказывать о своих героях: кто они такие, чего боятся, чего хотят. И слова, которые взрослая Алина боялась не то что произнести, но и подумать, неожиданно легко срывались с языка, стоило девочке Алине взять в руки маленькую фигурку. Черный рыцарь хотел, чтобы его признавали героем и уж, во всяком случае, не припоминали ему ничего негеройского. Птица боялась остаться одна. Боялась, что однажды ее просто забудут в клетке, как ненужную вещь, поэтому она волновалась и кричала, напоминая о себе к месту и не к месту. Девочка-гриб хотела вырасти, но ужасно не хотела, чтобы ее сравнивали с другими грибами. Она согласна была оставаться мухомором, лишь бы только не слышать вечное «а вот другие грибы»… А еще ей хотелось, чтобы рыцарь иногда приподнимал свое забрало и признавался, что он тоже немножко гриб…

Я говорила долго и чувствовала облегчение от этого выговаривания-освобождения. Алка меня не перебивала, лишь кивала растрепанной совиной головой, подчеркивая, что слушает. И только когда я выдохлась и начала повторяться, она попросила:

– А теперь найди себя. Где ты себя видишь?

Я кончиками пальцев пошевелила фигурки, посмотрела на белый лист, рыцаря, гриб, синюю птицу. Мне нравилась эта композиция. Ни убавить, ни прибавить. Тихое умиротворение сошло в искореженную душу.

– А я себя здесь не вижу, – спокойно сказала я. – Меня здесь нет.

Алка взглянула на меня, потом на стол, потом снова на меня, и с треском принялась собирать фигурки.

– Знаешь что, иди-ка ты домой, выпей полбутылки красного и трахни Лекса.

– Не могу! – рассыпалась я неприятным истерическим смехом. – Ты же не в курсе! Мы же планируем ребенка, идеального ребенка! Ну, ты же понимаешь, у нас все должно быть идеально. Мы больше не пьем! Что ты, какое вино!

Я смеялась, смеялась, и не могла остановиться, пока подруга не принесла мне холодной воды, пахнущей валерьянкой. Алка – молодец, помогла. Разложила по полочкам. Не ее вина, что ни на одной этой полочке не было места для меня. Мы посидели на кухне еще полчаса. Было видно, что она не знает, что сказать, но и отпускать не хочет. Я пообещала ей, что постараюсь исполнить по крайней мере вторую часть совета. Мы обменялись парой-тройкой шуток средней похабности об особенностях секса в жару, и она наконец перестала смотреть на меня как на привидение, по ошибке вылезшее из шкафа, и отпустила домой.

Лекс встретил меня в дверях.

– Ты уже знаешь?

Я не знала. Он рассказывал, и черный ужас окутывал меня, как вуаль. Самолет. Боинг [24]. Сотни погибших. Дети. Ученые…

– Гады, гниды, чертовы обезьяны с гранатой. Чертово хуйло!

Лекс обнял меня. Мы снова были единственной опорой друг для друга в рушащемся обезумевшем мире. Я с облегчением приникла к мужу. Но было что-то жуткое в осознании огромных прорех между нами, заполнить которые могла только смерть. И с каждым разом смертей требовалось все больше.

Ночью, лежа в постели с ноутбуком, я остервенело вычищала из своих социальных сетей ватную мразь. Всех этих брехунов, певших про «Боинг сбили ВСУ». Мне было плевать, сколько из них заблуждались искренне, а сколько считало, что верность «русскому миру» оправдывает любую ложь. Всякому терпению приходит конец. Расхождения между нами появились не сегодня и не сейчас, видимо, они копились уже давно. Но до поры до времени я просто не хотела замечать очевидного.

Удалить. Удалить. Удалить из друзей.

В ленте появилось новое сообщение:

«Тебе ведь уже было «все ясно» месяц назад после Одессы, когда ты писала, что в доме профсоюзов сгорели россияне и казаки из Приднестровья. Плевать, что потом там не оказалось ни одного россиянина, да? Плевать на любые предположения, когда «все ясно»?

«Именно так», – мысленно ответила я и удалила из друзей девушку, с которой когда-то укрывалась одним одеялом. Точнее, двумя. В девяносто пятом году в общежитии зимой почти не топили, и мы ложились спать, сдвинув кровати, так выходило теплей.