Сигнальные пути

– А Россию послушать – мальчики распятые [25], фашисты, хунта. Задурили людям голову своим Крымом и в кусты. Мол, мы тут ни при чем. Народ сам. Сам, да не сам… Никому веры нет. Для одних мы вата безмозглая, для других битый кирпич, на постройку русского мира. Меня хоть кто-нибудь спросил, хочу ли я, чтобы из меня этот мир строили? Мне на Украине никто Пушкина любить не мешал. Раньше не мешал. А что сейчас будет – не знаю. И кто самолет – не знаю. Все, что угодно, может быть, понимаешь, просто все, что угодно, уже может быть, вот что страшно… – повторяла она тихим торопливым голосом, чтобы выговориться на целый день вперед, поправляя челку и раскладывая вокруг лица непослушные завитки.

– Понимаю. – Ей не нужно было, чтобы я отвечала, ей достаточно было того, что я слушаю.

– В Харькове свечки на площади, красиво. Люди плачут. Игрушки несут. А нас, нас кто-нибудь оплачет там, Аля?..

Вопрос так и остался висеть в воздухе вместе с тревожным цветочным запахом туалетной воды, которой Лида брызнула на себя перед уходом.

Говорят, в степи еще до всякого появления мобильной связи и интернета существовала система мгновенного распространения новостей «узун-кулак», поражавшая европейских путешественников. В нашем городе, стоявшем на краю когдатошнего Дикого поля, видимо, все еще действовал этот древний способ оповещения. Укрывшись в доме и почти не покидая двора, я все еще знала о том, что творится вокруг, много больше, чем должна и хотела бы знать. Бывают ситуации, когда знание не сила, но лишь одна из граней беспомощности. Когда тебе некуда бежать, что толку знать, что с завода не вывезли вовремя последнюю партию взрывчатки, и снаряды летают над складами, в которых лежит не то триста, не то пятьсот тонн тротила? От нашего дома до проходной по прямой не будет и трех километров, это меньше предполагаемого радиуса поражения при взрыве такой мощности. Но что толку думать об этом? Лучше выйти во двор, посидеть на скамеечке, глотнуть нежаркого утреннего воздуха, который через пару часов раскалится добела. Серый кот был, видимо, солидарен со мной в этом вопросе, и мы вместе спустились с крыльца в мокрую от росы траву, приятно холодившую кожу.

За забором под вишнями играли мальчишки, те самые, для которых пару лет назад Алена спрашивала покрывалки. Из диких детдомовских зверьков получились славные домашние ребятишки. Я спрашивала Алену еще до того, как город оказался полностью отрезан от внешнего мира: «А вы чего же не уезжаете?» – хотя вообще-то задавать такие вопросы было неприлично. Кто мог – уехал. Она только вздохнула: «Ну куда мы там мыкаться с четверыми, по чужим домам, милостыню просить? Здесь сад, огород, крыша над головой, соседи, работа какая-никакая у мужа… Денег не будет, земля прокормит. А обстрелы, ну что обстрелы… Подвал у нас хороший. Вас засыпет, мы откопаем. Нас засыпет, вы откопаете… Чего загадывать…» Мальчики играли в войну и спорили, кому из них быть украинским солдатом:

– Я фашистом не буду! – заходился криком младший, которого силой пытались назначить на эту роль.

Дома было полно непеределанных дел, но вернувшись в комнату, я как заговоренная сразу же потянулась к компьютеру. Когда сидишь в подвале, прижимаясь спиной к холодной влажной стене, то начинаешь бояться, что, если в дом угодит снаряд, ты попадешь в ад. Ну не в рай же… За какие шиши? Когда сидишь в интернете, понимашь, что ты уже там. Хорошо, что Лида не знала об этой моей мании, она бы наверняка запретила. Я сама запрещала себе несколько раз, но необъяснимая притягательность была в этом всеобщем безумии, от него невозможно было оторваться. Читая столичных блогеров, обличающих «колорадов», я вспоминала киевскую панику начала лета, когда все были убеждены, что город вот-вот начнут бомбить русские самолеты. Трудно было отделаться от мысли, что сегодняшняя ненависть – дитя того вчерашнего страха. Обороты вроде «ватные зомби с промытыми пропагандой мозгами» сделались расхожими речевыми клише. И бесконечным рефреном неслось со всех сторон – вы заслужили, вы это заслужили. Как заявил один патриотичный священник девушке из Донецка: «Це голота з автоматами, яку треба знищити, а вы повинні пройти очищення кровью». И когда посреди всего этого шабаша кто-то прекраснодушный восклицал: «Да как же это можно не любить страну, в которой живешь?!» – мне хотелось крикнуть в ответ: «Я родилась в другой стране! Вашей тогда еще не было. Другая страна давала работу моим родителям, растила меня, учила отличать зло от добра, а ваша страна меня сейчас убивает!»

Вспомнила, как в детстве мы несколько раз ездили на Урал к маминой родне. Ехали в поезде почти трое суток, и все вокруг было наше, мое – просторный край, полный народов, говоров, городов. И как потом, в девяносто первом году, все, что я привыкла считать своим, враз оказалось отрезано, отсечено. Больше я не видела ни тетю Нину, ни дядю Сашу.