Сигурд. Быстрый меч

Утром мы выехали: я и Гунхильд верхом, ее служанки на телеге, везущей ее добро, а пятеро воинов из ее охраны пешком. С нами же пошли те из моих воинов, кто жил в других частях нашего острова. Оденсе лежит от нашей усадьбы в половине дневного перехода, так что путь обещал быть легким. Мы двигались почти той же дорогой, что и в конце весны, когда Бьёрн принес весть о нападении свеев, и мы с Эстейном и Рагнаром выступили на помощь отцу. Но теперь я видел вокруг сжатые поля озимой ржи и удивлялся, как мой брат успел со всем этим управиться. Говорили, он нанял для уборки хлеба воинов, что охраняли Гунхильд.

Светило солнце и было тепло, так что я снял плащ и сложил его на седло.

Жена ярла ехала рядом со мной. На ней был синий бархатный чепец, украшенный мелким жемчугом и темно-красный шерстяной плащ, расшитый золотой нитью. Несмотря на жару, плащ она не снимала. Хрольв Исландец, который тоже отправился с нами, несколько раз пытался заговорить с Гунхильд, однако та высокомерно предложила ему по дороге, не отвлекаясь на разговоры, сочинить висы получше, чем она слышала вчера на пиру. Скальд хотел обратить все в шутку, однако жена ярла поглядела на него таким холодным взглядом, что он сразу отстал от нас.

Я тоже пытался заговорить с ней, но она отвечала невпопад и, казалось, все время о чем то размышляла. Я прекратил свои попытки завязать беседу и просто молча ехал чуть позади нее. Так продолжалось почти половину пути, пока справа мы не увидели берега залива Оденсе. Здесь после почти ровных полей появились первые невысокие холмы. Гунхильд оглянулась на меня и спросила озорно:

– А под силу ли Сигурду так же стремительно скакать на лошади, как он машет мечом.

Я изобразил поклон и ответил:

– Я немного учился ездить на лошади в усадьбе твоего уважаемого мужа. Возможно, я смогу не опозориться как один из его учеников.

Гунхильд рассмеялась:

– Раз так, догони меня! – и она стукнула пятками свою пегую кобылу. Та пустилась в галоп, а я на своем жеребце бросился за ними. Гунхильд скакала в сторону холмов по неровному полю, и я боялся гнать своего гнедого слишком быстро, чтобы он не угодил ногой в кротовью нору или в какую-нибудь промоину. Поэтому я не смог догнать Гунхильд до тех пор, пока мы не свернули за ближайший холм. Тут поле стало более ровным, и я погнал жеребца быстрее. Но Гунхильд внезапно остановила свою кобылу и обернулась ко мне.

Я пустил гнедого шагом и медленно подъехал к ней. Девушка слезла с лошади, и я тоже спешился, не отрывая глаз от ее лица. Мы подошли друг к другу, и она прижалась ко мне, подняв лицо и закрыв глаза. Я начал целовать ее, а она отвечала мне, и ее губы пахли лесными ягодами. Я шептал ей, что думаю только о ней, что готов для нее на все, но она не проронила ни слова. Я не знаю, сколько прошло времени, но мне показалось, что пролетело всего несколько мгновений. Затем Гунхильд отстранилась, ее лицо из нежного стало твердым, и она сказала:

– Ты мне нравишься, Сигурд. Но нам пора.

Одним прыжком она вскочила на свою кобылу и поскакала назад к дороге. Я сначала не мог тронуться с места, не веря собственному счастью, однако потом все же пришел в себя, залез на коня и бросился за ней. Мы вернулись к ее людям, и там она стала смеяться над тем, что я не смог догнать ее. Я молча сносил насмешки, вспоминая о том, что случилось между нами за холмом, и мечтая о том мгновении, когда смогу снова прижать ее к себе.

Мы приехали в Оденсе вскоре после полудня, и я отправился в святилище Высокого. Там я отдал жрецу, отцу Асгрима, серебро, он взял за ноги связанного ягненка и исчез за дверью храма. Потом он вышел с измазанными кровью руками и пустил меня внутрь святилища, чтобы я сам мог поблагодарить бога. Я постоял немного в середине деревянного храма, глядя на грубо вырубленного истукана с золоченым лицом и покрытыми тонким листовым серебром руками. Губы Одина были вымазаны свежей жертвенной кровью. Тушка ягненка лежала у его ног. Я попросил у Высокого судьбы воина и вышел наружу.

Священники Белого Христа в нынешние времена часто смеются над тем, как выглядят старые боги в наших святилищах и говорят, что даже ребенок вырезал бы истукана лучше. Им, с их расписанными золотом церквями, не понять, что не золото, а только живая жертвенная кровь заставляет бога прислушиваться к нам. И как ни украшай истукана, боги глухи к молитвам, если за ними не стоит чья-то жизнь. Так говорил нам Асгейр, отец Асгрима.