Я кивнул ей и занялся своим куском. Двумя ударами ножа я рассек его на три части так, чтобы из каждой торчало по ребру и можно было есть, не опасаясь, что жир будет течь по подбородку и рукам. Будь мы только своей семьей, такого бы никто не заметил, но в присутствии жены ярла я не хотел выглядеть неучтивым.
Гунхильд повернулась ко мне и спросила:
– Я вижу, ты ловок с ножом. Или ты представляешь, что перед тобой какой-нибудь свей?
Я покраснел, потому что в ее словах мне послышалась насмешка, но потом ответил:
– Госпожа, верно, шутит? Для свеев у меня есть нож побольше. Его обычно называют меч.
Гунхильд улыбнулась:
– Да, мой брат как-то мне что-то такое показывал. Но я не знала, что и ты тоже слыхал такое слово.
Я поперхнулся и хотел уже ответить какой-нибудь грубостью, но в это время мой брат Бьёрн встал со своего места. Он высоко поднял рог и сказал, что пьет за воинов, что сумели отразить набег свеев. Мы снова выпили, и тут уж пришел черед вставать мне. Мы выпили за славные схватки и за павших, а Гунхильд спросила:
– Не сможет ли кто-нибудь рассказать поподробнее об этих схватках, а то как-то на одном пиру у моего брата Сигвальди ярл долго рассказывал о своем большом походе, а потом оказалось, что это был простой набег на деревню вендов.
Я поклонился в сторону Гунхильд и ответил сквозь зубы, что на нашем пиру присутствует известный на всю Исландию скальд, и что, несомненно, он сможет рассказать о наших битвах куда лучше меня. После этого я сел на место, а между очагом и почетным столом появился Хрольв Исландец.
Скальд поклонился Гунхильд, моему брату, матери и потом мне самому. Затем он взял неизвестно где купленную ирландскую арфу и извлек из нее несколько звуков, которые показались мне чересчур резкими. Однако люди вокруг застучали ладонями по столу в знак одобрения. Хрольв сказал, что не все наши подвиги он видел лично, но расспросил многих знающих людей, и поэтому в его висах нет ничего, кроме правды.
Он начал так:
Дальше Хрольв продолжал примерно так же, описывая подвиги каждого из воинов, сидящих за столом, но неизменно возвращаясь ко мне и называя меня то «ломающим кольца исполином», то говоря обо мне «ясень битвы, чьи ветви пропитаны соком мести». Я посмотрел на Кетиля. Тот вздохнул и объяснил:
– Шип битвы – меч. Мьолнир, молот Тора, разит быстро, как молния. Сын Харальда – это ты. Надеюсь, это ты понял и без моей подсказки.
Я снова тихо спросил:
– Это-то я понял, но почему он рассказывает так, словно я был вождем всего похода и ни слова не говорит об Эстейне, о ярле Паллиге и об остальных вождях.
Кетиль еще раз вздохнул и ответил:
– Скальд поет для тех, кто здесь. И нас он славит, надеясь получить от каждого серебро. Ярла Паллига или Эстейна с нами нет, потому вся слава достается нам одним.
– Спасибо, что объяснил, серебрянобородый делатель вдов, – поблагодарил я, повторив слова Хрольва, описывающие Кетиля.
Не успел я отвернуться от Кетиля, Гунхильд задала мне вопрос:
– Надеюсь, мой муж, ярл Паллиг, не слишком мельтешил у тебя под ногами, пока ты изгонял свеев из наших мест?
Я был зол, потому ответил резко:
– Скальд, конечно, преувеличивает нашу доблесть. Это твой муж на самом деле изгнал свеев, и я даже видел своими глазами, как один раз он обнажил меч. Правда, потом оказалось, что просто мечом ему сподручнее разрезать толстую колбасу, но свеи-то этого не знали и потому бежали перед ним без оглядки.
Гунхильд закусила губу, а потом тихо сказала:
– Я передам ярлу, что ты благодарен ему за помощь.
Я кивнул, а она рассмеялась и спросила:
– Завтра я собираюсь вернуться в Оденсе. Не проводишь ли ты меня туда – в пути нам может понадобиться защита «ломающего кольца исполина»?
Я еще раз кивнул и ответил:
– Я дал обет принести в жертву Одину половину своей доли за битву у острова Ромсё, если Рагнар поправится. Думаю, боги заслужили это серебро. Так что нам по пути. Боюсь только, что в дороге нам не встретятся инеистые великаны, чтобы я мог показать тебе, как мой «шип битвы» отправляет их в Хель.
Она рассмеялась и положила свою руку на мое предплечье. Потом опомнилась, снова взяла нож и занялась едой. Скоро Гунхильд и моя мать с сестрами ушли, а мы почти до утра пировали, хотя я уже почти не пил, опасаясь нетвердо сидеть в седле по дороге в Оденсе.