Сикарио

Ни ту сеньору, о чем теперь жалею. Если солдаты, у которых, судя по всему, было предостаточно времени, не побеспокоились это сделать, и еще были вертолеты, чтобы улететь отсюда, то мне это, тем более, ни к чему. Сил у меня практически не осталось, а под рукой не оказалось ничего подходящего, ни даже какого-нибудь худосочного осла, чтобы погрузить на него все мое не хитрое имущество и убраться отсюда.

Петлял я по этим джунглям, наверное, шесть или семь дней и вовсе не представлял куда шел. Главное было не потерять чувство самообладания, не впасть в панику и не обессилить. Приходилось все время остерегаться пауков и змей.

Были моменты, однако, когда меня начинал пробирать страх, что я могу сойти с ума, как это случается с теми, кто заблудился в джунглях и потом эти люди, как правило, оканчивали жизнь самоубийством. Раньше случалось, когда психическое состояние бывало и похуже, но помню, что тогда, в джунглях, я постоянно уговаривал себя, будто брожу в окрестностях Монсерат и того и гляди выйду к Планетарию.

Но вышел я не к Планетарию, а к какой-то грязной речушке и, следуя по берегу, добрался не до Ньяпо, не до Амазонки и уж тем более не до Летисии, а вышел прямиком к лагерю военных. Там я попытался выдать себя за золотоискателя.

А как его, это золото, ищут я и понятия не имел… Та сволочь-сержант и то знал больше моего, как ищут золото, и уже через десять минут засадил меня в камеру, предупредив, что лучше будет если я сознаюсь в том, что работал на наркоторговцев, иначе меня обвинят в связях с партизанами, теми маоистами из Сендеро Люминосо, и тогда уж точно «моя песенка будет спета».

Можете меня представить членом той банды Сендеро Люминосо, идущим с поднятым кулаком и красной книжицей в другой руке? Меня, который и читать-то толком не умел, и использовал бы эту книжку единственным образом – выдирал оттуда листы и подтирал ими задницу.

В лагере я достаточно наслышался рассказов про тех «сендеристов» и про то, что в перуанской армии к ним не очень-то испытывают большую симпатию, а, попросту говоря, совсем не любят, и потому, поразмышляв всю ночь напролет, решил, что будет лучше сознаться в том, что работал на наркоторговцев. В конце концов, хорошо известно – и в Перу и в Боливии те, кто не торгует наркотой, не делают это лишь потому, что им не представился подходящий случай. Ну, я и подумал: может там будут более снисходительны к такому мелкому придурку, чем если бы признался в том, что бродил по лесу вместе с террористами.

Вначале меня отправили в Иквитос, оттуда в Лиму, а уж потом прямиком в Луриганчо.

Не знаете, что такое Луриганчо?

Ад в чистом виде.

Говорят, что когда дьяволу надоедает жечь людей внизу, он поднимается в Луриганчо, поучиться чему-нибудь новенькому, но быстро возвращается обратно, потому что самому становится тошно.

Луриганчо было построено, наверное, десять столетий назад и изначально рассчитано на полторы тысячи заключенных, а когда меня туда привезли, там уже было шесть тысяч.

Да, шесть тысяч, вы не ослышались! Шесть тысяч несчастных, сидящих почти что на головах друг друга, без уборных, без душа, без коек и одеял, без воды большую часть времени и в том числе без еды в течение нескольких недель кряду.

Бывали случаи, когда проходило пятнадцать дней пока не доставят один килограмм съестных припасов… на шесть тысяч человек… И в том не было ничего удивительного, что половина смертей происходило там из-за голода. А сколько народу умирало!

Голод, сеньор, вы можете себе представить, и где? В окрестностях Лимы. Голод, какой я никогда не испытывал в детстве. В канализации хотя бы водились крысы, на которых мы охотились, а в Луриганчо не осталось ни одной – всех съели.

В те дни там было всего лишь два доктора на шесть тысяч заключенных. И как мне потом рассказывали, один из них вышел на пенсию. Кроме добрых слов и хороших намерений, у них не было ничего: ни простого аспирина, ни перевязочных средств, ни лейкопластыря, ни антисептиков, ничего.

А на заднем дворе, который называли «Ла Пампа», оставляли безнадежно больных, тех, у кого не было никаких шансов, и таких было очень много. Помню, что среди них было человек двадцать, у кого кишки висели наружу, они ходили, прикрыв их пластиковыми пакетиками. Последствия драки с ножом. И никто не зашил им раны.

Да, вы прекрасно меня слышали. Они снимали эти пакеты, и можно было рассмотреть кишки, вывалившиеся из разреза в кулак шириной.

Еще там было с тысячу больных туберкулезом, а в углу соорудили что-то вроде хижины, где держали «больных с кожными инфекциями», что не могло быть ни чем иным, кроме проказы. На верху отвели три зала, где обитали настоящие живые скелеты, словно их только что привезли из тех нацистских концентрационных лагерей, изображенных на фотографиях в разных журналах, и их ни чем не кормили, давали только воду, ожидая быстрейшей их кончины.

Настоящий ад, сеньор! Ад для тех, кто вел себя плохо в аду!