Сильмариллион

– В третий раз я проклинаю слово, данное Тинголу, – говорил он. – Лучше бы мне быть убитым тогда в Менегроте, чем вести тебя в Тень Моргота!

Но тут Хаун заговорил словами во второй раз. Обратился он к Берену и сказал так:

– Не можешь ты спасти Лютиэнь от тени смерти. Полюбив тебя, она стала подвластна ей. Ты можешь презреть своё предназначение и увести её в изгнание, но тогда напрасно будешь искать покоя, пока жив. А если ты пойдёшь вперёд выполнять свой долг, то для Лютиэнь останутся два пути – умереть покинутой либо испытать судьбу, разделив её с тобой. Этот путь кажется безнадёжным, но малая надежда может блеснуть на нём. Больше ничего я вам не скажу и не могу идти с вами дальше. Сердце мне предсказывает, что то, что вы увидите у ворот, увижу и я. Всё остальное для меня во мраке, хотя, может быть, наши три дороги ведут назад в Дориат, и мы ещё встретимся перед концом.

Тогда понял Берен, что судьба Лютиэнь неотделима от их общей судьбы, и больше не пытался её отговаривать. По совету Хауна оделись они оба в страшные шкуры, и Лютиэнь так закрепила их чарами, что в шкуре Драуглуйна стал Берен настоящим волком-оборотнем, только в хмуром взгляде его просвечивал чистый дух. Ужаснулся он, увидев рядом страшилище, похожее на нетопыря со сложенными крыльями, взвыл на луну и помчался прыжками вниз с холма, а мышь-вампир кругами летела вслед за ним.

Преодолели они множество опасностей и попали, наконец, запылённые и усталые, в мрачную долину у Врат Ангбанда. Там возле дороги разверзались чёрные бездны, оттуда выползали змеящиеся чудища. Справа и слева торчали скалы, как бастионы, и с них разносился отвратительный клёкот стервятников. А впереди поднималась отвесная гора высотой в тысячу локтей, и в её подножьи чернела широкая арка ворот – неприступные Врата Ангбанда.

Страшно им стало, ибо ворота охраняло чудовище, о котором доселе они не слышали. А стало так, что до Моргота дошли слухи о каких-то замыслах эльфийских вождей. Чего ждать и от кого, не знал он, но на окраине леса уже лаял Хаун, боевой пёс, которого давным-давно выпустили в мир валар. Вспомнил Моргот предсказание судьбы Хауна, выбрал одного волчонка из потомства Драуглуйна и своей рукой стал кормить его живой плотью, наложив при этом на него свои чары. Очень быстро вырос щенок-оборотень и стал таким огромным, что никакая конура ему не подходила, а лежал он, вечно голодный, у ног Моргота. Огонь преисподней вложил в него Моргот, и стал он неимоверно прожорливым, злобным и сильным. В повестях тех времён называют его имя, Кархарот, что значит Красная Пасть, и ещё одно, Анфауглир, Алчные Челюсти. Стал Моргот держать его бессонным стражем у Врат Ангбанда на случай, если придёт Хаун.

Кархарот издалека заметил подходивших и засомневался, ибо в Ангбанде уже давно знали, что Драуглуйн мёртв. Когда приблизились они, остановил он их и не пустил дальше, а подошёл и стал обнюхивать, угрожающе рыча, ибо почуял чужое. Но тут Лютиэнь, движимая древней силой Дивного племени, откинула за плечи страшное своё одеяние и встала, вся светясь, перед огромным и могучим Кархаротом, маленькая в сравнении с ним, но сильная и властная. Подняла она руку и приказала ему спать, говоря:

– О дух несчастный, погрузись в тёмное забытьё и забудь на время страшный приговор жизни.

Рухнул Кархарот, словно молния его ударила, а Берен и Лютиэнь прошли в Ворота, спустились вниз по лабиринту ступеней и вместе совершили величайший подвиг из всех, на которые когда-либо дерзали эльфы и люди. Ибо дошли они до трона, на котором сидел Моргот в глубочайшем своём чертоге, где царил ужас, горел огонь и были орудия мучений и смерти. Берен, оставаясь в волчьей шкуре, лёг у его трона, а с Лютиэнь по воле Врага спало страшное одеяние, и направил он на неё свой взгляд. Но он не имел над ней власти, и она бесстрашно назвала своё имя и попросила дозволения спеть, как поют менестрели. При виде её красоты воспылал Моргот злобным желанием, и стал в его чёрной душе складываться замысел чернее всех, что он задумывал после бегства из Валинора. И собственный злой умысел подвёл его, ибо стал он смотреть на неё с тайным удовольствием и оставил при этом на свободе. А она вдруг отступила от его взгляда в тень, и полилась из тени песнь такой необыкновенной красоты и волшебной силы, что поневоле он заслушался и от чар этой песни ослеп, и глаза его ворочались в поисках её, но он её не видел.