Сильные мести не жаждут

Капитан Зажура стоял перед окопом и устало смотрел на мерцающий снег. Где-то позади и справа загрохотали 76-миллиметровые пушки. Трудно понять: кто бьет, откуда, по каким целям? Немцев еще не видно, но они скоро пойдут. Все вокруг напряжено: ждет их появления. Напряжены мышцы, напряжены сердца, напряжена сталь орудий, пулеметов, автоматов и винтовок. Только бы шли скорее. Надоело ждать.

За спиной Максима в глубоком капонире стоял танк. В темноте едва угадывался силуэт его башни. Направленный в сторону леса ствол орудия затаенно вглядывался в тревожную муть ночи. Танк без горючего. И остальные машины, что неподвижными глыбами высились между окопами стрелков и пулеметчиков, тоже с полупустыми баками, превращены в неподвижные бронированные крепости.

Когда стало известно, что в районе Шендеровки накапливаются остатки окруженной немецкой армии, чтобы еще раз попытаться прорвать кольцо окружения, в движение пришли десятки советских полков и дивизий. По приказу командования на направлении ожидаемого удара заняли боевые позиции артиллеристы, минометчики, пехотинцы. В ближайшем перелеске застыли в молчаливом ожидании кавалерийские части. На флангах сосредоточились танковые батальоны, готовые в любую минуту ринуться вперед.

Всю ночь солдаты долбили ломами и лопатами промерзшую, неподатливую землю. Всю ночь бряцало оружие. Всю ночь слышались приглушенные команды.

В ряду этих стальных лав находился и Максим Зажура. После похорон матери он не мог оставаться в Ставках. Одно желание жгло ему сердце — драться с врагом. Тянуло к своим, в свой минометный дивизион. Но где он теперь? Как разыщешь его в пору стремительного наступления? Решение пришло сразу: остаться тут! Пока не кончился предоставленный ему начальником госпиталя отпуск, он будет воевать на Корсунщине.

Возможно, командир третьего батальона из полка Грохольского поднял бы его на смех, назвал бы дурнем, накликающим беду на собственную голову. А вот танкисты с тридцатьчетверки, что стояли позади в капонире, поняли его и приняли как своего. Он быстро сдружился с ними, и теперь, кажется, нет для него людей роднее и ближе.

Экипаж только что поужинал, сгрудившись при свете фонарика в пропахшей бензином и отработанным маслом машине. Потом механик-водитель и башенный стрелок прилегли на холодных гильзах отдохнуть, а Зажура выбрался на свежий воздух, неподвижно замер у окопа.

Была холодная ночь. Была беспросветная темень. Была напряженная, тревожная тишина. И еще были воспоминания, как никогда реальные, почти осязаемые. В мыслях отчетливо виделось все пережитое: мать, отец, Павел…

Он упрямо думал и о другом. Думал о Зосе. Ее любимый образ жил в нем долгие годы мытарств на чужбине и вновь возник так внезапно и властно в родном селе, зачеркнул прошлое и наполнил душу чувством вернувшейся любви. Словно сквозь густой туман он видел лицо Зоей, ее большие серые глаза, ее девственно стройную фигуру. Но образ расплывался в тумане, делился на части, которые он никак не мог объединить, не мог вспомнить всего, только испытывал чувство неимоверной близости к ней. И от этого чувства ему становилось теплее, надежнее среди большого, мрачного, заснеженного поля.

Так нередко бывает с человеком: воображение гаснет, воображение не может состязаться с силой эмоций. Ее глаза были в душе Зажуры. Он не мог их видеть. Он мог только знать, что они есть, и теперь твердо верил, что они будут с ним, всегда, до конца жизни, вопреки всем превратностям судьбы.

Максим встретился с Зосей несколько часов назад совсем случайно. И после этой встречи в его жизни будто все перевернулось, озарилось теплом надежды и веры.

…Танк стоял среди уличной хляби. Танкисты, с испачканными лицами, молчаливые и озабоченные, что-то ремонтировали, что-то подкручивали, гремели ключами, лишь изредка перебрасываясь скупыми словами, да время от времени поворачивали головы в сторону своего странного друга в шинели пехотного командира. Зажура сидел на покосившейся от времени скамейке возле плетня какой-то хаты, наблюдал за воробьиной стаей, что копошилась у его ног, машинально доставал из кармана хлебные крошки и бросал их шустрым птичкам.

Не было мыслей. Не было никаких желаний. Сидел, и все, расслабленно отдыхал после тяжелого боя перед еще более тяжким. Глядел на воробьиное пиршество, подсознательно завидовал серым, живым, непрестанно двигавшимся комочкам, что радовались бесхитростной трапезе.

Отвел взгляд от воробьиной стаи, увидел «виллис» — старый, обшарпанный, заляпанный грязью. Машина медленно двигалась, переваливаясь с боку на бок, по разъезженной, превращенной гусеницами танков в сплошное месиво улице. Водитель остервенело крутил баранку, а за спиной у него сидели офицеры, о чем-то громко переговаривались между собой, размахивали руками, весело и беззаботно смеялись.

Неожиданно «виллис» остановился. Водитель выскочил прямо в грязь. Открыл капот, склонился над мотором. Вот тогда Зажура и увидел Зосю.

Она сидела впереди, в офицерской шинели, в шапке-ушанке, совершенно безучастная, далекая от всего окружающего.