Сильные мести не жаждут

Когда все это было? Вчера? Сегодня? Несколько часов назад? А может быть, только померещилось ему: родное село, «виллис», усталые Зосины глаза? Нет, не померещилось. Встреча была. Он знал теперь о Зосе все, и, быть может, от этого на сердце у него было еще тоскливее. В бой он пойдет вместе с ней, и если ему суждено будет погибнуть, то будет считать свою смерть и ее смертью.

* * *

Ночь будет долгой. Немало выпадет снега на поля. До утра он будет вспыхивать красными, похожими на кровь отблесками пожаров. Пожары — неизбежные спутники войны. И среди них — серые колонны немцев, отчаявшихся, готовых на все. Страшась настороженной, выматывающей душу тишины, они жмутся друг к другу.

По колоннам объявлено, что танки генерала Хубе в любую минуту готовы поддержать их. Танковые полки совсем недалеко, в районе Лысянки. Нужно только пробиться к ним, пройти, пробежать каких-нибудь пять-шесть километров. Генерал Хубе поможет! А пока все зависит от них самих, от их собственной решительности и храбрости.

Может быть, русские спят? Попрятались в окопы, землянки и ничего не видят? В такую снежную ночь никому неохота мерзнуть на пронизывающем до костей ветру. Ничего не видно: ни одного огонька, ни одной тени. Зиг хайль! Великий боже, спаси нас от славянских вандалов!

Первая, самая большая колонна ускорила шаг. За ней двинулись остальные. Только бы побыстрее преодолеть это завьюженное снегом поле! Кое-кому в колоннах казалось, что все самое страшное осталось позади, что они прошли, прорвались через позиции русских. Уже слышались крики радости, многоголосый рев. Наконец-то вырвались из огненного кольца! Кто-то разрядил автомат в воздух. Кто-то охрипшим голосом затянул песню. Кто-то от волнения заплакал…

Бригадефюрер Гилле поднялся с сиденья бронеавтомобиля, сорвал с головы фуражку, с патетической истеричностью прокричал во тьму:

— Вперед, сыны великой Германии! Фюрер не забудет вашего подвига. Он благословляет вас!..

* * *

«…Наши танки и кавалерия неожиданно появились из своих укрытий и врезались в гущу колонн. Трудно даже описать, что тут произошло. Немцы побежали в разные стороны. На протяжении четырех часов наши танки носились взад-вперед по равнине и давили их… Кавалеристы рубили немцев саблями. Стрелки, пулеметчики, автоматчики расстреливали их почти в упор. Артиллеристы и минометчики осыпали снарядами и минами… На небольшой площади было перебито до двадцати тысяч немецких солдат и офицеров…»

Таково свидетельство очевидца.

* * *

Максим держал в руках автомат. Земля вокруг была усеяна стреляными гильзами.

Максим почти ничего не видел, почти отупел от стрельбы и боя. От усталости у него подгибались ноги.

Перед окопом на ровном поле валялись трупы немцев. Несколько дальше — живые немцы. Они шли в одиночку и небольшими группами с окровавленными белыми тряпками. Они несли белые флаги запоздалой капитуляции, молили о милосердии, о спасении.

Они проходили мимо Максима Зажуры, что стоял возле окопа и смотрел на них плохо видящими, затуманенными, скорбно-задумчивыми глазами. Проклинали бога за то, что он дал русским необоримую силу.

Они не знали, не могли знать капитана Зажуру. Ничего не знали о судьбе его матери и старшего брата, не догадывались, почему на серое от порохового дыма лицо русского капитана легла тень скорбной печали и задумчивости.

Теперь на поле боя было тихо.

Тишина входила в сердце капитана Зажуры и там кременела болью. Начинался рассвет. Земля чадила дымами и звала солнце.

ВАС ЖДУТ, ТРИДЦАТЫЙ

Тяжелым оказалось для Марины второе лето оккупации. Вызвали в управу, и там староста, мерзавец, жестоко избил ее да еще угрожал отправить к гебитскомиссару. А что она могла сделать, если коровенка совсем плоха, и литра молока не дает, и отец умирает, ему хоть бы глоток. Долго угрожал староста отправить ее в Германию, да, видно, есть бог, убили его вскоре партизаны.

Новый оказался умнее, никого не запугивал и с немцем умел хитрить, втерся в доверие, даже людей спасал, которых хотели забрать на чужбину.

Хотел новый староста Ваганчик, чтобы хоть как-то выжила деревня. Вот только в душу к людям не мог войти, и у них, и у самого, видно, душа кровоточила.

В соседней деревне Княжное фашисты арестовали учительницу Антонину Антоновну, которая в Жабянцах перед войной была завучем. Немногословная, задумчивая, с добрыми светло-серыми глазами. Говорили: партизанка. Нашли у нее под половицей пачку листовок. Три дня издевались, требовали, чтобы выдала сообщников, но она никого не назвала. И тогда ее казнили. Помнит Марина, как прощалась со своей любимой учительницей…

Согнали всю деревню на площадь перед церковью. Учительницу со связанными за спиной руками подвезли на подводе к виселице. Антонина Антоновна поднялась бледная, в глазах застыл ужас. Она окинула взглядом людей, хотела что-то сказать, но тут же, потеряв сознание, упала на подводу.