Сильные мести не жаждут

— Нет… товарищ, — успокоила его Маринка. — К нам в деревню не заходят. Только полицай Гаман… — И осторожно дотронулась рукой до его кожаной куртки. — А вы… летчик?

— Летчик, — сказал незнакомец и тут же болезненно скривился от неосторожного движения. Потом протянул ладонь к двери и пробормотал: — Там… товарищ…

— Где? — испуганно спросила Маринка.

— На улице, — качнул головой летчик.

Маринка растерялась. Она и представить себе не могла, что делать дальше, куда девать раненых, что будет потом. Почувствовала только необходимость бежать, искать, спасать.

Огонек плошки метался от ее порывистых движений, тени вытанцовывали на стенах, на потолке. Сказала отцу, чтобы дал летчику воды, посмотрел за ним, а она быстро… Сейчас…

В деревне тишина. Всё в глухом напряжении. Маринкины нервы натянуты как струна. Николай, старший брат, возвратившись с финской, рассказывал, как однажды их обстреливали снайперы. Был страшный мороз, снег по пояс, все вокруг белое, безжизненное, только сердце стучит как сумасшедшее, вырывается из груди. Лежать нужно неподвижно, иначе снайпер сразу же снимет. А сердце так и бьется, так и заставляет вскочить на ноги. Кто, не выдержав, вскакивал, тот получал пулю…

Она увидела другого летчика неподалеку, у забора. Он лежал неподвижно. Пришлось звать отца и волоком тащить его в дом. Случайно дотронулась до его шеи — что-то липкое, горячее. Молчал, даже не застонал…

— Ранен в шею и живот, — сказал первый летчик.

Он уже совсем пришел в себя. Наверное, его только контузило при падении. Ощупал себе руки, грудь, попытался пошутить:

— Ну, меня-то ремонтировать недолго.

А под его товарищем уже была лужа крови. Отца это испугало, он тайком перекрестился и забился в угол. Но Маринка в таких вещах разбиралась, научили ее в школе на курсах военных медсестер. Знала, как бинт накладывать, где нужно перевязать потуже, чтобы остановить кровотечение. Летчик истекал кровью. Приподняла его голову и сразу же почувствовала, как по руке снова потекло что-то горячее. Господи! Это ж его жизнь лилась сквозь ее пальцы на земляной пол…

Первый летчик сел на скамью, утомленно оперся руками о стол, черный цыганский чуб упал ему на лоб. Посмотрел на товарища, около которого возилась Маринка, и в глазах его появилась строгость — словно дымом пожарищ повеяло от них.

— Как же вы его не уберегли? — спросила девушка, почувствовав в себе уверенность и властность хозяйки.

Он простуженным голосом ответил, что это их судьба не смогла уберечь, а они летали хорошо.

Вдруг тот, что был на полу, застонал. Маринка услышала отрывистую речь. Уловила какое-то странное слово, совсем выразительно и отчетливо прозвучало гневное и жестокое: «Цурюк!» Маринка так и застыла. Он говорил по-немецки. Он был немцем, это было ясно.

— Немец? — растерянно спросила она.

— Да, немец, — ответил чернявый летчик, будто говорилось о чем-то обычном, и видно было, что он сейчас ищет выход, думает, как ему быть дальше. Повернул к Маринке потемневшее, смертельно уставшее лицо. — Наш немец… Коммунист…

— А-а… — понимающе кивнула она.

Ситуация была трудная. Глядя на летчика, девушка все отчетливее понимала его душевное смятение. Оставить товарища и идти одному? Но он же не знает ни этих людей, ни этой деревни, и поэтому ему тяжело решиться на какой-нибудь шаг. Видно, страдал, мучился от бессилия, может, даже завидовал этому немцу на полу, потому что сейчас легче было умереть, чем жить. Умирая, его товарищ оставался верен долгу и чести.

Маринка вдруг почувствовала на себе взгляд немца. Полное, отекшее лицо его размякло и стало добрым и беспомощным. Показалось, что к нему вернулось сознание, и у Маринки вырвалось:

— Я вам помогу… Не бойтесь… — Она поддерживала его голову и говорила в полузакрытые глаза, словно утешала: — Повезем вас в лес… К нашим… К деду Карпу…

И отец, почти одеревеневший от страха, тоже утвердительно кивнул: да, повезут, сегодня же отправят в лес, где есть свои люди, где можно найти убежище и помощь.

Отец, оказывается, что-то знал, и Маринка взглянула на него с удивлением. Кашлял, кашлял себе около печи, а, оказывается, вон какой…

Да, конечно, надо торопиться. Плохонький конь стоял в сарае еще с прошлого лета, остался со времен отступления — вот его и впрягут. Маринка метнулась к подружке, та присоединилась к ней; взяли хлеба, принесли одеяло, чтобы прикрыть раненых. Фрося еще и бутылку молока добыла.

Немец спал на полу, а когда начали его переносить на подводу, проснулся, взял Маринку за руку и благодарно пожал. С перебинтованной шеей, перевязанный крепким полотенцем, он изредка негромко стонал.

Чернявый летчик сказал ей, что немца зовут Гельмут, он славный человек, надежный товарищ. Сам назвался Павлом Донцовым, но званию он капитан, хотя сейчас это все равно. На войне у всех одно звание — солдаты. И кровью одинаково истекают, и когда со смертью встречаются — всем одинаково жить хочется.

Говорил Павел, а в добрых, хороших глазах его то тоска появится, то затеплятся они нежностью.

Начал накрапывать дождик, и небо еще больше потемнело. Павел задержал девушку у порога.