Сильные мести не жаждут

На горизонте показалась черная полоса леса, и Маринка сказала Фросе:

— Хороший груз везем для лозовой фабрики. Когда-нибудь доберемся и туда.

Фрося не отозвалась. Ей эта дорога была не под силу. Совсем запыхалась. Однако на подводу не просилась, держалась из последних сил, понимая, что нельзя перегружать хилого коня. Вот привезут они раненых к деду Карпу и — быстро назад, не будет времени и передохнуть ему. До утра нужно успеть. Пока немцы не наскочили, пока полицай Гаман не привел их во двор. Может спросить: почему коня нет? Куда девалась подвода? Вон и следы видны за ворогами, прямо в лес ведут. Ага! С партизанами связь поддерживаешь?

Маринка невольно оглянулась. Не слышны ли там шум, крики, стрельба? Луна становилась больше, отчетливее, наливалась кровавой краснотой, и от этого Маринке казалось, что ее видит весь белый свет. Нет дороге конца, лес как будто и близко, а добраться до него никак не могут, и конь из последних сил бредет по размытой дороге. А ехать нужно, назад дороги нет, раненый немец на подводе стонет. И если его не довезут до деда Карпа, то здесь, на подводе, он, бедный, и скончается.

Маринка вдруг словно почувствовала себя старше, у нее появилось удивительное чувство, которого раньше не было, — чувство ответственности. До сих пор жизнь казалась ей легкой и беззаботной. Даже с приходом немцев, когда на ее плечи свалилось хозяйство, уход за больным отцом, она еще не чувствовала себя взрослой. В школе училась на пятерки, без принуждения, не напрягаясь. Мать у нее была сильная, трудолюбивая, с такой матерью не наживешь мозолей, все берет на свои натруженные плечи. А когда после травмы отец стал почти калекой, мать не гнушалась и мужской работы. Маринка только помогала по дому. А теперь, по дороге к деду Карпу, она словно увидела свою жизнь со стороны и почувствовала свою суровую ответственность за жизнь раненых летчиков.

— Девушка! — тревожно позвал Павел. — Останови коня, кажется, мой товарищ не дышит.

Бросились с Фросей к нему, в темноте не видно, как он там, только качнулось серое пятно лица и послышался хриплый стон. Дышал с трудом. Жив, страдает бедняга, губы пересохли, на лбу выступили росинки пота. Маринка поправила на нем теплое одеяло.

— Скоро уже, — уверенно сказала она, чтобы подбодрить Павла, хотя на самом деле было еще далеко.

Подобрала вожжи, чтобы двинуться дальше, но Павел взял ее за руку. Не знал, что сказать, беспомощно держал ее пальцы. Горячая волна захлестнула ее, стало душно. Она ласково провела ладонью по его влажному лбу.

— Вы ложитесь, — сказала тихо и грустно.

Он снова схватил ее ладонь, маленькую и тугую. Она гладила, утешала:

— Ложитесь, ложитесь…

И ей почему-то стало очень хорошо, легко, словно она очутилась не в темном лесу, а в солнечной березовой роще и они только вдвоем, вдвоем на всем белом свете. Отчетливо представила себе продолговатое юношеское лицо, растрепанный черный чуб, смущенный взгляд…

Подъехали к опушке леса. Тут была старая, еще с довоенных времен вырубка, темные пни заросли терновником, молодым лесным орешником, шиповником, и вся эта вырубка, подернутая предутренним редким туманом, казалась похожей на притаившееся вражеское войско.

Вскоре Маринка уже могла лучше рассмотреть летчиков: широкое, желтое пятно лица Гельмута; худое, обескровленное лицо Павла, который сидя дремал, склонившись над товарищем. Ему, наверное, нет и двадцати, узкоплечий, вихрастый, совсем еще мальчишка. Сидел с закрытыми глазами, но в его позе чувствовалась настороженность, правая рука на расстегнутой кобуре, в любой момент готова выхватить оружие.

Быстро рассветало.

Уже прошли вырубку, когда издали, со стороны деревни, донеслись звуки выстрелов. Стреляли из автоматов короткими очередями, и эти далекие выстрелы звучали на этой просторной, пахнущей цветами поляне так громко, что Маринке вдруг показалось, что стреляют по ним. Она невольно ускорила шаг. Фрося тоже схватилась за уздечку и потянула коня в ближайший кустарник.

— Немцы! — испуганно прошептала она. — Ищут.

— Пусть ищут, — со злостью отрезала Маринка. Когда въехали в дубняк, стрельба прекратилась. Но все были насторожены. Павел вытащил пистолет.

Неожиданно Маринка вздрогнула от пришедшей мысли: как же они возвратятся до утра? Ведь там уже немцы стреляют, значит, посты кругом, патрули… Но первым делом, главным пока делом было найти деда Карпа. Он раненых дальше отправит, на него можно положиться…

А вот наконец и он. Вышел из хатки. Весь в белом, и борода белая. Его, видно, тоже та стрельба подняла с постели. Узнав Маринку, нахмурился. Подошел к коню, похлопал по холке, кашлянул.

— От немцев удрали, что ли? — спросил, не здороваясь.

— Угу, — виноватым голосом сказала Маринка.

— Видишь, какую стрельбу устроили, черти! — прогудел дед Карп. — Мало им дня, уже и по ночам толкутся. — Он потянул коня туда, где у него было сено, сложенное в стожок. — Распрягайтесь.