Сильные мести не жаждут

— Людей расстреливают, вот что, — по-своему решил старый пасечник. — И сюда скоро придут.

— Вы так думаете, дедуля?..

— Нутром чую, — нахмурил кустистые брови старик. — Наверное, детки мои, будем собираться в дорогу.

В дорогу — это значит к партизанам, дальше в лес, к Савурскому урочищу, где расположился их лагерь.

Шумел лес, и небо покачивалось от этого бесконечного шума. Марина невольно прониклась чувством приближающейся опасности. Лицо у Павла Донцова стало настороженным, решительным. Дед пошел к ульям, походил там, осмотрелся, опять прислушался к далекой стрельбе.

— Выносите раненого, — приказал наконец Марине.

— Куда? — не поняла та.

— На подводу, говорю.

Немцы, видно, были теперь уже недалеко. И выстрелы раздавались слышнее, и уже долетали какие-то окрики — вроде команды. Дальше отсиживаться на пасеке было просто опасно.

Погрузились, Дед Карп привязал к подводе свою белую козу, подложили под Гельмута старые вещи деда, чтобы было полегче, и поехали через дубовую и березовые рощи, через сосновое редколесье в лесную темень, в спасительную партизанскую глушь. Дед Карп сел на передок подводы, Марина опять взяла в руки вожжи, Фрося и Донцов пошли сзади.

Так они продвигались до самых сумерек. И когда темнота между деревьями совсем сгустилась, дед Карп соскочил с подводы и сказал:

— Приехали. Стойте, а я пойду скажу, каких гостей привез на ночлег.

В партизанском отряде их словно давно ждали. А может, так показалось. Но ждали с какой-то тревогой. Отряд был преимущественно из Жабянцев. Марина сразу же узнала своих односельчан: Герасима Коляду с немецким автоматом через плечо, братьев Овчаренко, Василия Бондаря… Подходили, расспрашивали о своих, как-то хмуро переглядывались между собой. Немцы близко? Цела ли деревня? Что это за стрельба?

Раненого Гельмута унесли в санитарную землянку, исчезли куда-то дед Карп и Донцов.

Фрося, взобравшись на подводу, закуталась в дедово одеяло, и слышно было, как она там тихонько всхлипывает.

— Ты что? — заглянула к ней под одеяло Марина.

— Замерзла, спать хочу, — всхлипывая, ответила Фрося.

— Терпи.

— Хоть бы поесть дали.

— Хлеб в мешке.

— Молока хочется, — совсем по-детски попросила Фрося.

— Партизанка!

Из темноты подошел к ним высокий парень. Так это же Антон Сиволапко! Тракторист из третьей бригады, был на три класса старше Марины. В фуражке набекрень, в немецкой шинели, глаза весело поблескивали. Девушка обрадовалась ему, как родному:

— Антончик, здравствуй!

Он подал Марине руку, вытащил из кармана кисет и начал не спеша скручивать самокрутку.

— Приехали, значит?

Он как будто что-то недоговаривал. Прислонился спиной к подводе, пыхтел дымом, насупленно смотрел в окно.

— Антончик, у нас немцы в деревне, — робко произнесла Марина.

— А тут как раз самолет упал… спасать нужно было, — добавила из-под одеяла Фрося.

Молодой партизан затянулся в последний раз, бросил на землю окурок, затоптал его старательно сапогом, вздохнул. Стоял теперь перед Мариной бывалый партизан, и в его глазах залегла тяжелая, холодная суровость. Их лагерь жил кочевой жизнью, собственно говоря, даже не жизнью, а сплошными передвижениями, бесконечными рейдами, боями, выходами из окружений. Вот и сейчас фашисты снова готовятся окружить их, все близлежащие села уже заняли, повсюду танки, пушки, жандармерия. А вчера вечером еще и самолет появился над лесом, разбрасывал листовки. Угрожают, предлагают сдать оружие, в противном случае всех передавят танками, никого не пожалеют, ни женщин, ни детей.

— Да неужели они такие ироды, что могут на невинных детей поднять руку? — прикусила от страха губу Марина.

— Ироды и есть, — сказал Антон. — А поэтому будем завтра пробиваться к Григорьевскому займищу.

— Это же далеко, Антон. От Жабянцев-то…

— Хочешь, чтобы около своей деревни воевали? — как бы упрекнул ее Антон. — На войне не спрашивают, чего тебе хочется — меду или пряников. Пойдем на соединение с григорьевскими партизанами… Отомстим за всех. За всех! — Он положил Марине на плечо руку. — А теперь пойдем, покажу тебя командиру. И ты, Фрося, с нами.

Молча повел между пылающими кострами, землянками, кустами. Подошли к одной из землянок. Антон отодвинул закрывающую вход плащ-палатку, и они спустились по скрипучим деревянным ступеням. Горел сделанный из патрона светильник, клубился густой табачный дым. Марина узнала колхозного бухгалтера, который, по всему видно, был здесь за старшего. За грубым самодельным столом сидел в расстегнутой куртке Павел и пил чай из алюминиевой кружки.

— Это, Марина, наш командир, — сказал Антон, скромно остановившись около входа. — Их тут двое, Григорий Иванович. А это — Фрося.

Командир долго молчал. Лицо у него было землистое, поблекшее, шея забинтована. Длинное черное пальто делало его неповоротливым и грузным. Взял Марину за руку, молча ее пожал. Так же поздоровался и с Фросей.

— Здравствуйте, Григорий Иванович… А где дед Карп? — начала разговор Марина. Она вдруг вспомнила слова Антона: «Мы за них отомстим!» — и невольно перевела взгляд на завешенный плащ-палаткой вход в землянку.