Сильные мести не жаждут

Командир наконец сел на лежанку. Пригласил и девушек.

— Спасибо вам, — произнес командир, как будто что-то недоговаривая. — Спасибо вам за доброе дело… Товарищ летчик тоже благодарит…

Павел торопливо кивнул, но тоже ничего не сказал. «Отомстим!» — опять мелькнуло в Марининой голове. Какие-то странные они все тут, не такими представляла себе девушка грозных лесных мстителей, тех, которые нагоняли страх на самого гебитскомиссара.

Зашел дед Карп и сел на краешке лежанки около входа, начал скручивать цигарку. Марина отметила вдруг покрасневшие его глаза, а он прятал их, старался смотреть в сторону и вдруг виновато сказал:

— Езжай, Марина, езжай… Куда уж денешься… И командир, откашлявшись, сразу же добавил:

— Мы… Марина, решили, что должна ты… лететь… — Он опять закашлял и опустил глаза. — Раненых отправляем на Большую землю.

— Почему я? — не поняла девушка, и вй сразу же стало тоскливо.

Григорий Иванович степенно объяснил. Завтра прибудет транспортный самолет с боеприпасами, а отсюда заберет тяжелораненых. Нужно их сопровождать, быть сестрой, что ли. У них в отряде один фельдшер, вся, так сказать, медицина. Некого, кроме него, послать, некому доверить. Есть такие люди, за которыми уход нужен, в дальнем полете все может случиться. Сначала военный аэродром, потом дальше, в глубокий тыл…

Дед вмешался в разговор:

— Лети, Марина.

Был он тут как свой, уговаривал, доказывал, что ей будет лучше. А может, действительно послушать их? Не желают же они ей плохого? Раненых собралось много, почти весь партизанский лес в фашистской осаде.

Наверное, придется лететь, решила Марина. На нее опять накатила тоска, щемящие иголочки впились в сердце, и глаза затуманились. И сквозь этот туман смотрел на нее летчик Донцов, и ей казалось, что и он ждал ее решения. Может, не хочет, чтобы она соглашалась? Тогда, у деда Карпа, около сарая, открыл перед ней свой далекий мир детства, свой солнечный Арбат, с ватагой мальчишек, с темными переулками, со старинными домами-музеями… Уже знала, какая у него мама/как беспокоится о нем и сейчас ждет весточки от сына. Но это — мама, добрая память Павла, его тень, а он остается здесь. Совсем ему будет плохо без нее, не сможет он жить в лесу, в сырости, в темноте. И почему она должна с ним расстаться? Навсегда расстаться…

А он сидел в землянке, ссутулившийся, пожелтевший. И вдруг Марина подумала, что он ведь тоже ранен, он тоже должен полететь. Пусть не так тяжело, как Гельмут, но плечо у него прострелено…

— Полетим, Марина, — сказал вдруг Павел и, как ей показалось, нежно посмотрел на нее.

Она подняла голову. Стараясь напустить на себя безразличный вид, сказала, что, конечно, полетит, если нужно. Только пусть и Фрося летит, они подружки, им никак нельзя разлучаться.

— Это еще одно место, Марина, — сказал, как бы извиняясь, Павел. — Григорий Иванович говорит, что много раненых…

— А я тебя буду ждать, Маринка, — утешила подружка.

— Да это и ненадолго, — бодрым голосом сказал командир. — Туда и назад. — Он попытался превратить все в шутку: — Может, когда-нибудь летчицей станешь. Как Раскова или Гризодубова. В авиацию пойдешь. — Он ободряюще глянул на подружек. — А теперь, девочки, садитесь ближе к столу, будем ужинать. Налью вам сейчас горячего чаю. Ну-ка, капитан, достань кружки, за спиной, на полочке. Не знаю, когда еще увижу свою землячку!

В его словах чувствовалась не только отцовская грусть, но и уверенность, что они собрались здесь не в последний раз и будут они еще вот так сидеть и мирно пить чай.

* * *

Самолет действительно оказался перегруженным. Поляна для взлета небольшая, тут не то что с грузом — пустому самолету подняться в воздух непросто. Летчик, в черном шлеме и ватнике, опоясанный широким ремнем, с тревогой поглядывал в облачное небо. Если даже и поднимется благополучно — до линии фронта сотни километров. Будут и «мессеры», и вражеские зенитки…

«Дуглас» был замаскирован ветками, партизаны стояли на опушке, наблюдали, как по крутой лестнице поднимались раненые. Кое-кого вносили на носилках — перебинтованы руки, ноги, головы… У Марины тоже немало работы. Распоряжалась, где кого лучше положить, накрыть кого одеялом, кого тулупом, под голову охапку сена, скатанную фуфайку, так как пилот сказал, что «наверху» будет холодно, лететь им долго и эта железная коробка станет как ледник.

Гельмута положили около двери. Он уже пришел в себя и даже пытался шутить:

— Не бойся, я не умру. Такую симпатичную девушку на том свете не встретишь.

Она ухаживала за ним больше, чем за другими. То подложит ему еще под голову сена, то поплотнее укутает одеялом… Его широкое бледное лицо с набрякшими мешочками под глазами казалось ей давно знакомым. Старше Павла лет на семь-восемь, ему, наверное, за тридцать, реденькие светло-русые волосы над высоким лбом, губы полные, розовые. Каждый раз, когда Марина куда-то отлучалась, он звал ее слабым голосом.

— Что вам? — спрашивала его, наклонившись.

— Данке… Спасибо!