Сильные мести не жаждут

Решили подождать на пасеке до вечера. Кто его знает, может, в деревне затихнет, уляжется тревога, и Марина с Фросей смогут вернуться домой. Дед знал, что на следующую ночь наведаются к нему гости из партизанского лагеря. Они и заберут с собой летчиков.

Скромно позавтракали тыквенной кашей, напоили чаем Гельмута. Конь спокойно жевал за домом свежее сено. Солнце поднялось высоко, в лесу было жарко, безветренно.

Поляна, где стояли ульи, была обкопана глубоким рвом, который защищал пасеку от непрошеных гостей — диких кабанов, лосей и других зверей.

Гельмута перенесли в дом. Пусть полежит до вечера, может, ему станет легче, наберется сил. Дед Карп все старался подсобить несчастному, неотлучно сидел около него, будто сестра милосердия, горько вздыхал, что-то бубнил себе под нос. Фрося готовила обед в летней кухне. А Марина с Павлом сидели на завалинке, разговаривали.

— Виноваты мы перед вами, девушка, — говорил Павел, — оторвали от дома, от отца…

— Напишу на вас жалобу, — хмуро отшучивалась Марина.

— Только после войны, Маринка.

— А я сейчас напишу.

— Тогда хоть адрес мой запомните, чтобы знали, куда на меня писать. Адресуйте прямо в Москву. Я там жил до войны. А родители мои и сейчас там.

Лес монотонно гудел вокруг, что-то недоброе, настороженное чувствовалось в этом гудении. Марина невольно прониклась настроением Павла. Почему он вспомнил о Москве? Почему у него потеплели глаза и на губах появилась улыбка? Какое красивое у него лицо, продолговатое, задумчивое, в серых глазах поблескивают веселые искорки. Рана в плече, самолет разбился, а он еще пытается подбодрить Марину, о каком-то адресе говорит. Чудной, ей-богу…

Ей стало неловко, что они вдвоем вот так сидят на завалинке, болтают, будто на свидании. Забылись тревога, немцы, тяжелая дорога… Павел сказал, что в семье он один сын — ни братьев, ни сестер. Отец его — метростроевец, инженер, на высоком руководящем посту, воевал во фронтовых железнодорожных батальонах. Павел очень любил свою мать, хотя говорил о ней с легкой иронией: когда стала женой руководящего работника, сделалась солидной, важной, как московская купчиха…

— Начинала худенькой метростроевкой, а сейчас вот такая! — показал Павел руками, изображая огромную тетю.

— Это ж она не знает, где вы сейчас? — с жалостью сказала Марина.

— На войне никто ничего не знает.

— А вы напишите ей… — вырвалось невольно, и она сразу же смутилась, сообразив, что сказала глупость. Из этих глухих лесов можно написать только звездам. Пока найдут партизан, пока свяжутся с Большой землей… Господи, как она могла такое ляпнуть!

Однако Павел отнесся к ее совету довольно серьезно. Наверное, очень переживал за свою мать и не хотел, чтобы она там, в Москве, волновалась.

— Попрошу вашего партизанского командира, чтобы передал по рации, что я жив и здоров, — сказал он, улыбаясь. — Думаю, у ваших есть связь с фронтом?

— Конечно есть, — подтвердила Марина, хотя никогда не видела партизан в глаза.

А Павел уже говорил дальше. Оказывается, мечтал стать архитектором, подал в институт документы, готовился сдавать экзамены, целые дни проводил около ватмана, чертил, рисовал, перерисовывал, хотел показать приемной комиссии какой-то свой необычный проект высотного дома. А тут — война. Так и бросил все дома, на Арбате…

— А что такое Арбат? — Марина с интересом посмотрела на Павла, впервые услышав это странное название.

— Старинная московская улица, — серьезно объяснил Павел. — Я ее всю вдоль и поперек избегал, все закоулочки там знаю.

— Широкая, да?

— Боже упаси! Узенькая, древняя улочка, — с восторгом стал рассказывать Павел. — Когда попадаешь на нее, такое впечатление, что ты возвратился в прошлое столетие, пришел в гости к самому Пушкину. Много витрин, старинных ветхих домиков, облупившихся от времени… Настоящий музей!

Еще он рассказывал о каких-то магазинчиках, где они, когда были детьми, покупали себе марки, о темных подъездах, об узеньких проулочках, тайных чердаках. И Марине казалось, что она видит маленького Павлика на этих улочках и на этих чердаках. Вот где можно набегаться, нагуляться, и никто тебя не найдет, никакая мама не дозовется. Хорошо было Павлу там, в Москве, — действительно простор и нет никакого хозяйства, не нужно помогать родителям пасти корову, кормить кур, свиней…

Однако Павел развеял ее фантазии.

— Родители у меня строгие, не очень разгуляешься, — сказал он как бы с гордостью. — Выпустят на часок, и чтобы был дома секунда в секунду. Мой отец больше всего на свете ценил время. Попробуй нарушить приказ — сразу же хватается за ремень. Бил, конечно, не больно, но все-таки несколько раз нагоняй от него получал. Учил, воспитывал, а вышло так, что война учит нас сейчас по-новому.

Павел горько улыбнулся и опустил голову.

В дверях появился дед Карп. Белая борода взлохмачена, глаза устремлены в сторону болота. Остановился, прислушался.

— Слышите? — спросил хриплым голосом.

Марина насторожилась. Вроде бы опять стреляли, но только теперь со стороны березовой рощи.

— Бой, что ли?.. — неуверенно произнесла она.