Сильные мести не жаждут

Кавказская осень. Глубокие тени гор, шум морских волн. Но в этом году она была грохочущая, тревожная. Марина знала из сводок Информбюро, что немцы уже в предместье Сталинграда и там идут ожесточенные бои. Ходили слухи, что немцы скоро появятся и на Кавказе. Бомбили их город каждую ночь, а в последнее время начали налетать и днем. Многие легкораненые выписывались и уходили в запасной полк, который формировался на территории виноградарского совхоза. Хоть это и далеко, за городом, но мыслями Марина постоянно переносилась туда, так как говорили, что там немало своих, с Украины. Так хотелось попасть к ним, расспросить земляков. Скучала по родным местам. Может, услышала бы какие-нибудь известия: кто в живых остался, кого отправили на чужбину.

Холодало, все чаще дули пронзительные, колючие ветры, над городом зависали черные, тяжелые тучи, они шли с севера, закрывали горы. Лишь иногда в густой темно-сизой мгле проблескивали снежные вершины, и тогда казалось, что это не горные кряжи, а сияющие белоснежные айсберги плывут по волнам разбушевавшегося моря. Тучи шли прибойными валами, торопились затопить все своей гнетущей угрюмостью, нагнать страх на землю, и на море, и на весь белый свет. А может, они были заодно с этими пришельцами, которые заковали себя в броню, покрытую паукообразными крестами, и вытаптывали сейчас коваными сапогами земли Кубани, раздольные приволжские равнины?

Ох и тяжко там нашим! Это все в городе чувствовали, особенно в госпитале, куда вместо выбывших привозили в эшелонах новых раненых. У Марины теперь работы было — не продохнешь. Стирала бинты, дежурила по ночам, по многу часов выстаивала на тяжелых операциях.

А еще те двое, которые томили ей душу. Гельмут и Павел. Где бы ей ни случалось быть, какое бы задание ни выполняла, постоянно мысленно была с ними, представляла их лица, жесты, голоса, улыбки. Павел — тот каждую ночь снился. Лицо у него посвежело, на щеках играл румянец, морщины на лбу разгладились.

Когда у Марины выпадал свободный часок и была хорошая погода, они втроем выбирались к морю. Вели Гельмута под руки к обрыву, осторожно сажали на теплый от солнца камень, откуда был слышен шепот волн и ласкала взор безбрежная морская даль. Там, за этой далью, угадывалась им неизвестная земля, там был порабощенный фашистами континент, там была родина Гельмута. Гельмут тихо рассказывал о своем городке, который затерялся в горах Саксонии, о родителях, оставшихся там. Отец — портной, мать — врач.

— Как и вы, Мариночка. — Он дотрагивался до ее белого халата, который выглядывал из-под серой шинели.

— Я только буду, — говорила Марина. — Вот кончится война, буду учиться на врача.

Вспоминал Гельмут и своего младшего брата Пауля, и в его тоне при этом проскальзывала боль. Еще в школьные годы, перед самой войной, его брат полюбил нацистские сборища, ночные факельные шествия по городу. А сейчас, наверное, совсем одурел в этом коричневом чаду, в этой кровавой мясорубке или, скорее всего, сложил голову где-нибудь в Норвегии, в горах Югославии, а может, и под Сталинградом.

— Как случилось, что вы поехали в Испанию? — тихо спросила Марина.

Гельмут не знал, что ответить, пожал плечами и этим движением словно показал, что ему самому удивительно и непонятно, как это все случилось. Работал на заводе, был слесарем, ездил во время великого мирового кризиса в Советский Союз и кое-чему тут научился, новые друзья открыли ему глаза, стал внимательнее наблюдать жизнь. И когда Испанская республика попросила о помощи, одним из первых записался в интернациональную бригаду. Легко ли там было? Гельмут скосил глаза на Павла, который машинально чертил палочкой на песке какие-то загадочные знаки. Вот пусть товарищ капитан скажет, как там было. Пусть расскажет, как туда, в Испанию, в окопы под Мадридом, посылали ему угрожающие письма, получал ультиматумы, предостережения от нацистов, его шантажировали. Не вернешься, мол, — горе твоим родным, отправят в концлагерь, опозорят, проклянут… Однако все выдержал и сейчас ни о чем не жалеет. Ни капли раскаяния.

Павел поднял голову, отбросил в сторону палочку.

— Мой путь проще, — помолчав, сказал он. — Москва, Метрострой, летное училище, потом Испания…

Марина с восторгом слушала Павла. И со страхом думала, что скоро им придется расстаться и разлука уже не за горами. Сам как-то сказал: «Скоро, скоро, Мариша, сяду за штурвал». Вот и сейчас говорил, а сам все время поглядывал на небо, будто в его голубизне высматривал свою судьбу.