Сильные мести не жаждут

Приехали. Остановились на поляне, разбрелись по склонам с пилами, веревками, топорами. Загудел вековой лес, разбуженный голосами, пением пил, стуком топоров. Люди пилили, тесали, обливались потом. Марина все время чувствовала на себе заботливую опеку Павла, его ненавязчивый, деликатный взгляд. Напоминал, чтоб была осторожной.

— Смотри — оступишься! Внизу пропасть!

Они забрели под нависшую, покрытую лишаями мха скалу. Где-то рядом журчал ручеек, было холодно, тихо и уютно. Павел в своей кожаной куртке, стройный, худощавый, сапоги начищены до блеска. Склонился над ручьем, и Марина увидела, какая у него тонкая, совсем мальчишечья шея, и подворотничок выглядывает белый-белый. Положила ему на плечо руку;

— Ты помнишь, как я тебя поцеловала тогда, в лесу, когда ты сидел на подводе? Поцеловала первая, ты, наверное, плохо подумал обо мне?

— Мне показалось, что ты поцеловала меня из жалости, как раненого. — Павел не отрывал взгляда от ручья. — Мы, мужчины, не любим, когда нас так целуют.

Марина села на камень около самой воды.

— Сядь, хочу тебе что-то сказать.

Он сел около нее, но не очень близко и, казалось, весь был поглощен созерцанием ручейка. Марина прижалась к его холодной кожаной куртке:

— Павлик…

Он продолжал смотреть в воду, которая весело прыгала по камешкам и исчезала в ущелье. Марину обидело его молчание. Подумала, что не нужно было ничего говорить. Но уже начала, теперь никуда не денешься. Да и не могла молчать, слова сами рождались в сердце.

— Павлик… вот ты скоро уедешь, — заговорила она несмело. — А война есть война. Все может быть. Расстанемся надолго.

Он медленно повернулся к ней. К чему, собственно, говорить об этом? Конечно, можно и на смерть нарваться в первом же бою, при первом вылете, ну и что?..

— Я хочу тебе сказать, что я… не дай бог, что… — У нее не хватило сил закончить фразу, она вся зарделась и низко опустила голову. — Я буду тебя ждать, Павлик.

— Ты меня любишь?

Марина решительно кивнула, но ничего не сказала. Неужели сомневается? Неужели не знает, что с первой минуты их встречи, после той страшной ночи ее сердце не принадлежит больше ей самой? Павел ласково взял ее за плечи.

— Для того чтобы быть верной, ты должна стать моей, — произнес негромко, чеканя каждое слово.

— Как? — не поняла она и вскочила на ноги.

— Должна стать моей женой, вот как. Чтобы все по-настоящему, и по закону. Приеду в часть, буду драться с немецкими «фоккерами», может, и гореть буду, умирать, а как вспомню, что ты у меня есть, — сразу оживу.

— И будешь думать обо мне?

— Буду.

— И мы станем с тобой одним большим сердцем? — вспомнила она его слова, которые стали для нее уже паролем, стали ее верой и жизнью.

Он понял со, вспомнил их разговор в поезде. Сказал тихо а задумчиво:

— А мы уже давно одно сердце, Мариша. С тех пор, как ты мне спасла жизнь.

Она почувствовала слабость, какая-то сладкая истома растеклась по всему телу, и она опять опустилась на камень, поросший влажным холодным мхом. Павел, словно испугавшись, подсел к ней, поцеловал в щеку, прижал к труди ее голову и подумал, что сейчас, именно в эту минуту, их сердца ведут свой сокровенный разговор. Он взял ее холодную руку и нежно, едва касаясь губами, стал целовать каждый пальчик, каждый ноготок…

Их пронизывал сырой холод ущелья, под скалой становилось неуютно и сумрачно, видневшиеся вдалеке горы стояли молчаливые и хмурые. Но Марина и Павел не видели их, они забыли, что такое холод.

Павел все еще не решался поцеловать Марину в губы. Тогда она взяла его голову обеими руками, посмотрела в его измученное лицо и крепко поцеловала в губы.

— Любимый!

Он задохнулся.

— Мариша…

С гор накатывались холодные сумерки, и где-то далеко над горными хребтами зажигались звезды.

* * *

Море, теперь по-осеннему хмурое, постоянно влекло к себе Марину. Солнце появлялось редко, но, как только его лучи пробивались сквозь полену туч, серебристые волны до самого горизонта вспыхивали и переливались перламутром. Марина спускалась узенькой тропинкой к морю и подолгу наблюдала за игрой волн. Раньше о море только в книгах читала. Представлялись ей старинные фрегаты, несущиеся по морской глади, галеры с невольниками, казацкие чайки, смело идущие на абордаж турецких твердынь. А тут — бесконечный серебристый морской простор и над ним тяжелые, свинцовые громады туч.

Мерина часто думала о том, каким тяжелым был для страны этот год. Люди стояли насмерть под Одессой, в Севастополе, в заснеженных полях Подмосковья. Но она даже мысленно не могла представить себе, какая огромная битва шла по всей ее земле. Сколько людей было втянуто в нее, сколько мук, страданий, разрушений и крови принесла война!

Однажды, сидя на берегу, услышала по другую сторону огромного валуна голоса. Узнала: Павел и Гельмут. Видно, гуляли и забрели сюда.

— Хочется верить, Павел, что после войны жив останусь, но на фронте все может случиться, — говорил Гельмут. — Если, не дай бог что… съезди после войны к моим.

— Не говори чепухи. К тебе надеюсь во время войны попасть, — ответил Павел. — Будем гнать нацистов и придем к тебе в дом.