Симфония Искажений (СИ)

Когда он добрался до третьей части, запыхавшийся, изнемогающий, но одержимо счастливый, заголовок «Агония» словно вернул его в реальность. Все разом обрушилось, закружилось перед глазами, и он бессильно уткнулся лбом в пюпитр, чувствуя, что больше не может сыграть ни такта. Должно быть, на этом моменте и сдался предыдущий исполнитель. Внутри плескалась боль, мешая дышать. Стук маятника гремел в ушах раскатами грома. Сид чувствовал, как жизнь покидает его, словно во время кровотечения: льется и льется наружу, пачкает воздух, непривычный и бледный; впрочем, возможно, это уже причуды зрения.

«Соберись», — приказал себе Сид и взглянул на ноты слезящимися глазами. «Агония» — плавало в воздухе, и тут он понял, что подразумевается агония исполнителя.

Он затравленно оглянулся и замер: он увидел щель. Пробоину. Широко раззявленная, она выплескивала наружу алую пену — океан из до боли знакомого Первого Искажения. Вокруг все выцвело. Листья на деревьях отливали голубым, по земле стелилась синева.

Вероятно, это был просто бред затухающего сознания, но видение показалось ему правдоподобным. Ему не хватало сил даже моргнуть, поэтому он смотрел и смотрел, поражаясь инфернальной красоте пробоины. Значит, вот каков источник Искажений. Вот через какие двери проскальзывал и преломлялся каждый мир, в котором ему довелось побывать за двадцать лет. Все-таки это действительно было Первое Искажение — Эталонное, именно оно служило проводником для остальных.

«Я должен доиграть до конца, — подумал он и заставил себя повернуться обратно к нотам. — Если я остановлюсь сейчас, я не закрою Первое Искажение и, возможно, добавлю к нему свое. Ничем хорошим это не кончится. Мир еще больше исказится, и это случится по моей вине!»

Руки страшно болели и не слушались, глаза отказывались разбирать нотный рисунок, но Сид напрягся из последних сил. И по мере того, как он погружался все глубже в предпоследнюю часть, он понимал, что агония — это прежде всего агония закрывающегося измерения. Ускользающего мира. Предчувствие потери. Апофеоз боли. Он даже не удивился, когда на середине части откуда-то сбоку открылась невидимая дверца, оттуда выскочили два стальных браслета, обхватили его запястья и ощерились вовнутрь множеством шипов. Кровь залила клавиши, разбавив синий туман, играть стало скользко и неприятно, но Сид кое-как добрался до конца части, и тогда браслеты убрались на место.

Взглянув на истерзанные запястья и заполненный собственной кровью крохотный резервуар сбоку от клавиатуры, он задался вопросом, какой сюрприз Резонансметр припас для последней части, но долго размышлять не стал — силы покидали его стремительно и безжалостно, следовало поторопиться. Он уже не мог играть с достаточной громкостью, не был уверен, что извлекает какие-нибудь звуки и хотя бы нажимает на клавиши, но Симфония продолжала звучать у него в голове, стройная, ясная, совершенная. Последняя часть называлась «Отмена» и звучала потерей. Потеряно было Первое Искажение, двадцать лет подглядывавшее в замочную скважину соседнего мира; терялись и рассеивались синие вихри; все заканчивалось, рушилось и рассыпалось. Волшебство умирало.

Когда Симфония прошествовала до последней музыкальной фразы, раскланялась и попрощалась болезненно чистым аккордом, Сид услышал дождь. Он помнил этот звук — его звал Город. Он повернулся, надеясь увидеть знакомые улицы, но над ним уже смеялась тишина.

Симфония отзвучала. Как ни странно, он еще был жив. Впрочем, он не чувствовал себя живым — скорее опустошенным. В нем не осталось ни страстей, ни эмоций, ни даже воспоминаний. Он не радовался успешному завершению дела всей своей жизни, не восхищался красотой только что исполненной Симфонии, не думал о людях, оставленных позади, и не желал к ним вернуться. Он дышал по инерции и апатично отмечал про себя, что ему до сих пор больно. Он не знал, что делать с остатками своей ненужной жизни, и не придумал ничего лучше, чем встать, доковылять до ближайшего дерева и прислониться к нему, ожидая конца.

Ветер рассыпал листы Симфонии по поляне. Маятник качался все тише и тише.

***

Некоторое время после ухода Сида Фрэнки шмыгал носом, тщетно пытаясь успокоиться. Он не мог даже вытереть глаза, поэтому злые слезы так и сохли на ресницах.

Брэдли уселся в углу с сонным видом, но Фрэнки знал, что тот внимательно следит за ним. Попытка побега была исключена — больше ему не хотелось связываться с этим чудовищем, бока до сих пор саднило. Должно быть, наутро он будет весь фиолетовый от синяков. Впрочем, наутро ему суждено умереть — что уж переживать о синяках?

«Я так просто не дамся, — подумал Фрэнки и сердито скрипнул зубами. — Я не буду слепо делать, что скажут, будто овечка какая-нибудь!»

Он рассудил, что лучше умереть, защищая свою жизнь, чем в качестве покорного раба, выполняющего прихоти Сида. Чертов Сид! Высмеял и предал все лучшие чувства Фрэнки! Но зато он вырос и получил бесценный опыт: нельзя никому доверять. Жаль только, что так поздно.