Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры российской революции 1917 года

«Марсельеза» продолжала оставаться общереволюционным гимном, что признавали даже интернационалисты, сторонники «Интернационала». Писатель М.П. Арцыбашев описал следующий случай, произошедший в Большом театре. По просьбе публики в антракте оркестр начал играть «Марсельезу», и все присутствующие в зале, как обычно, встали. Спектакль продолжился, но перед последним актом, воспользовавшись наступившей паузой (антракта в спектакле не было), члены Совета, сидевшие в царской ложе (что само по себе было символом власти), потребовали исполнить «Интернационал». Часть зрителей встретила это требование аплодисментами, другая часть — возгласами негодования, для них «Интернационал» был лишь партийным гимном социалистов и воспринимался как символ интернационализма, что было неприемлемо для патриотически и милитаристски настроенных зрителей. Спектакль был прерван, разрастался скандал, однако находчивые музыканты вновь начали играть «Марсельезу», и вся публика немедленно встала — гимн Февраля в это время был «своим» и для оборонцев, и для интернационалистов. После этого представление продолжилось без помех[931].

В последующие месяцы в русской прессе упоминалось об исполнении революционных песен реже, и тому было несколько причин. Во-первых, исполнение песен перестало быть важной политической новостью: если в первые дни Февраля сам факт пения становился серьезным политическим действом, ранее невиданным знаком распространения революции, то уже спустя несколько месяцев исполнение «Марсельезы» превратилось в обыденное событие, иногда официальный, чуть ли не казенный ритуал. Соответственно, информация такого рода перестала интересовать и журналистов, а также, надо полагать, и читателей.

Во-вторых, к песням изменилось отношение публики. Кажущееся всеобщим, увлечение ими было одним из проявлений послефевральской эйфории, моды на политику. Напротив, нарастание разочарования, депрессии, связанное с продолжением войны, ухудшением снабжения, ростом преступности и кризисом власти, влекло распространение аполитичности, а иногда и антиреволюционных настроений. Очевидно, что частое исполнение «гимнов свободы» в такой ситуации должно было многих раздражать. Уже весной в либеральной прессе можно встретить публикации, содержащие резкую критику большевистской печати, где печатались призывы к рабочим разучивать революционные песни в тот момент, когда в стране обострялись хозяйственные трудности и всем патриотически настроенным гражданам следовало бы их решать. Противники крайних социалистов утверждали, что в такой обстановке следовало не петь, а «заниматься делом»[932].

Однако многие митинги, организованные в Петрограде большевиками и их сторонниками осенью 1917 г., напоминали весенние митинги-концерты: речи популярных ораторов чередовались с выступлениями рабочих хоров. Так, митинг в знаменитом цирке «Модерн», созванный редакцией большевистского журнала «Работница», закончился пением «Интернационала». Затем, как сообщала большевистская газета, «под революционные песни и рукоплескания тов. Коллонтай вынесли на руках»[933]. Если у одних эйфория первых дней Февраля сменялась разочарованием — гиперполитизация весенних дней уступала место нарастанию аполитичности, то сторонники «углубления революции» продолжали демонстрировать свои чувства с помощью революционных символов.

«Интернационал» становился официальной песней большевизирующихся (точнее — радикализирующихся) Советов. Так, съезд Советов Северной области, сыгравший немалую роль в подготовке выступления большевиков, завершился пением «Интернационала». В это же время и члены Совета города Иваново пением «Интернационала» заканчивали каждое свое заседание. С этим гимном социалистов на устах расходились делегаты конференции заводских и фабричных комитетов Басманного района Москвы (15 июня)[934].

К осени 1917 г. «Марсельеза» перестает быть главной революционной песней. 15 октября в Юрьеве (Тарту) состоялась эффектная политическая демонстрация, организованная местным Советом. Участвующие в ней латышские, эстонские и русские полки маршировали под музыку песни «Смело, товарищи, в ногу»[935].

В дни большевистского Октября песни и музыка сравнительно редко звучали на улицах Петрограда. Значение политических символов как факторов самоорганизации совершенно несопоставимо с Февралем. В это время определяли ситуацию не революционные символы, а политические директивы и боевые приказы. Признание этого факта встречается в резолюции комитета Гренадерского полка от 17 октября: «Мы считаем, что время парадов с музыкой и красными знаменами прошло, мы выступим организованными цепями и с охранением только по призыву Всероссийского съезда Советов рабочих и крестьянских депутатов для защиты полномочных органов революционной демократии»[936].