Синдром Гоголя

Плясовских застал Грениха вбегающим в опустевшую спальню девушки – ту, что была смежной с комнатой Офелии. В ней убрали кованую раскладную кровать за высокий книжный шкаф, книги с письменного стола переложили на полки, ковер вычистили, с обоев постарались стереть следы появления здесь ополоумевшего Зимина и то зеленое пятно, которое оставила Офелия, откупорив бутылочку из своей аптечки.

На мгновение профессор застыл, вглядываясь в ставшую незнакомой обстановку. Его сразила духота: какой-то тяжелый, спертый воздух повис в этой маленькой комнатушке. Сквозь вышитые гладью занавески едва-едва просачивался скудный утренний свет.

– Константин Федорович, – нагнал его начальник милиции, переступая порог. Он оглядел непривычный порядок вокруг и остановился взглядом на рваном плаще профессора. – Куда ж вы запропастились-то а? Ну и вид у вас! Лоб расшибли и будто в болоте искупались.

– Почти.

– Не хватало и вас потерять. Ни свет ни заря Агния Павловна прибежала в участок, стала на бумажках писать, что вы ушли, куда не знает, пропали. Мы с ног сбились. Хорошо, несколько человек добровольцев к поискам присоединились. Даже Зимин. Он как раз в участок явился, сказать что-то хотел, но Асино появление его с панталыку сбило.

– Почему Зимин до сих пор разгуливает на свободе? – мрачно спросил Грених. – Почему он до сих пор не арестован?

– А что его арестовывать?

Грених долго гипнотизировал Аркадия Аркадьевича из-под упавшей на глаза челки своим черно-зеленым взглядом, в минуты ярости, принимавшим волчий, пугающий вид. Лицо Плясовских недоуменно вытянулось.

– Он отравил Кошелева, – сквозь зубы цедил профессор, – вскрыл его могилу, убил монаха, напачкал здесь, Агнию Павловну по голове огрел. И в конце концов столкнул меня на дно башни.

– На дно башни? – ошарашенно повторил начальник милиции. – А зачем вы на фабрику пошли? Что вы там делали?

– То, что должны были сделать вы с самого начала! Искал там Кошелева.

– На фабрике? Мы там при вас и искали! – возразил тот.

– Плохо искали!

И Грених со стыдом отвернулся к окну. На фабрику он в тот день не пошел, мерзкое было место. Но кто знает, может, и остальные, как и он, не решились заходить далеко к баракам и башне. Так оно и было. Где один человек испугался, остальные, скорее всего, поступили точно так же. Все мы из одного теста вылеплены.

– Позвольте, Константин Федорович, – осторожно начал Плясовских, – но откуда вам все это стало известно? Откуда такая уверенность, что Зимин Кошелева отравил, да еще и могилу его вскрыл? Откуда уверенность, что Кошелев на фабрике? С чего вы взяли, что Зимин убил монаха?

– Неужели вы все еще считаете, что это сделал архиерей?

– У отца Михаила нет алиби.

– А у Зимина оно есть? Вспомните, что он делал в то утро, когда мы с архиереем обнаружили вскрытую могилу?

– С нами потом его искал.

– Потом! Потом искал! А до того?

– Был в редакции.

– Не было его в редакции! Он в окно вылез, еще солнце не встало, и был таков, никто не увидел на проходной. И вернулся тихо, пока все спали. Поэтому коллеги его до сих пор считают, что он до полудня пробыл у себя. А потом уже с Домейкой отправился на кладбище, сутки якобы искал, а сам небось тело отволок куда-то едва стемнело и весь грязный, в крови поперся с кладбища в дом Офелии. Это он перепугал женщин и с Асей что-то сотворил – а чего, не узнаешь теперь, если ее тетку не найти. Зачем ей было мыть дом от следов? Да она же Зимина выгораживала…

Распалившись, Грених выложил милиционеру все умозаключения, которые пришли ему в темноте башни. Плясовских стоял, вытянув в недоумении лицо.

– А как мы это докажем, по-вашему? Убил монаха?

– Нечего доказывать, он мне во всем сознался.

– Когда? Когда же он это сделал?

– После своего неудачного самоповешения.

– И что же вы молчали, Константин Федорович?

– Он дал слово сам повиниться. И вообще, врач тоже не имеет права нарушать тайну исповеди.

Плясовских окатил профессора холодным взглядом.

– Честный советский человек перво-наперво о народе беспокоится, а не о врачебной тайне, что есть пережиток старорежимности, товарищ профессор.

Плясовских нервно зашагал по комнате, вперившись глазами себе под ноги, одной рукой обхватив под воротничком гимнастерки толстую шею.

– Он что… в самом деле, покойного из гроба? – пробормотал он. – Зачем?

– Это сложно объяснить. Отравив его, он вдруг испугался, что дела своего не доделал и тот лишь уснул. Поддался всеобщей истерии с этим воскрешением. Даже я, стыдно признаться, повидавший на своем веку тьму покойников, не отрицал вероятности, что случится чудо. Но только он сам знал, каким ядом отравлен Карлик… И Офелия. – Грених ясно вспомнил, как вдова, утешая Асю и моля ее не ходить на могилу дяди, с твердой и непреклонной уверенностью сказала, что он не поднимется. Она была единственным в городе человеком, который знал это наверняка.

– А мотив Зимина? – нервно всплеснул руками начальник милиции, в голове которого никак не желала укладываться версия убийства, в котором повинен не архиерей. – Из-за того, что писульки не поделили?