Синдром Гоголя

Дверь распахнулась, и тотчас все трое зажмурились, зажав носы руками. Неистовый рой мелких мошек взметнулся от стоящей в углу постели, на ней, раскинув почерневшие, в пузырях, похожих на ожоги, руки и ноги в стороны, лежал некто очень тучный, в бежевой кофточке с бантом под подбородком и широкой гофрированной юбке. Выбеленные кудряшки обрамляли распухшее позеленевшее слепое лицо, рот раскрыт. Это была Офелия.

С минуту все трое, замерев, смотрели на нее.

Первым пришел в себя Грених, сделал несколько неуверенных шагов к кровати, по пути окинув комнату тяжелым взглядом. Темнота мешала разглядеть детали.

– Майка, выйди, – вскинул руку он, направившись к занавешенному плотными шторами окну.

Майка в недовольстве свела брови на переносице. Она отодвинулась назад к порогу, но остановилась.

– Майка, сероводород, который исходит от покойницы, может стать причиной какой-нибудь неприятной хвори. Выйди, я сказал! Нельзя этим дышать.

Девочка скользнула за дверь.

Константин Федорович тотчас же распахнул шторы и судорожно принялся открывать окно. В комнату ворвался поток солнечного света и хвойной свежести, часть мошек унесло во двор. Но большей частью они все же остались беспорядочно жужжать над мертвой вдовой, копошиться в уголках ее широко распахнутых глаз, выползать из разбухших ноздрей, из приоткрытого рта.

– Говорите, – в кулак кашлянул Грених, – уехала, да?

Плясовских молчал, беспомощно глядя на запакованный саквояж, который стоял у изножья кровати. Она действительно собиралась куда-то. Всюду следы поспешных сборов. Множество платьев, юбок, шалей, боа разбросано по постели, небрежно повисло на углу зеркала деревянного трельяжа зеленое пальто, в котором вдова была на похоронах мужа. Еще один саквояж – раскрытый, доверху набитый тряпками, стоял на письменном столе – сборы были прерваны.

Профессор склонился к лицу покойной. Оно было до неузнаваемости изменено трупным вздутием, подведенные черным веки и губы с пунцовой помадой опухли и потрескались, щеки тоже несли следы трещин и походили на полопавшиеся резиновые мячи с зеленовато-бурыми разводами. Руки и выглядывающие из-под подола юбки лодыжки опухли, пальцы растопырились, кое-где образовались пузыри, иные полопались. Вся она распласталась на кровати, как звезда.

– Вероятно, ее убили в день похорон отца. Трупным явлениям самое малое – дней шесть, – констатировал Грених.

Плясовских нахмурился и отвернулся, испытав внезапный приступ дурноты.

– Трогать здесь нельзя, – продолжил профессор. – Надо перенести в ледник. Причину смерти не установишь на глаз, процесс разложения наделал множество псевдоссадин и потеков. Чрезвычайно осторожно следует транспортировать, чтобы не сотворить новых, чтобы не сошла кожа.

– Уж постараемся, – вздохнул еще беспомощней Плясовских, избегая смотреть на мертвую вдову.

– А отчего здесь мух так много? – поинтересовалась Майка из-за двери. – Ведь комната заперта была. И осень на дворе. Мухи ж все спят нынче.

Плясовских бросил на девочку нервно-недоуменный взгляд. Ее любопытство и совершеннейшая бесстрастность не переставали его удивлять.

– Сейчас еще не столь холодно, – не отрывая пристального взгляда от начальника милиции, терпеливо ответил Грених на вопрос дочери. – Не все мухи впали в спячку. В доме, видно, нашлась парочка, которая тотчас же поспешила отложить личинки в благоприятной для размножения среде.

И, не сделав паузы, тотчас добавил, обратившись прямо к начальнику:

– Зимина надо брать под стражу, хотя бы до выяснения всех обстоятельств. Иначе он убьет еще кого-нибудь.

– Вы думаете, это он?

– Она его стыдить небось стала, мол, зачем было монаха убивать, истерить и убитого раскапывать. В том, что Офелия его прогнала, он тоже сознался… Значит, не простила, не захотела жизнь связывать с таким неуклюжим убийцей. Вынудила совершить преступление, а сама на попятную.

Грених развернулся к окну, чуть не добавив, что чувства Зимина вполне понятны.

– Но в доме все это время Ася жила, – возразил Плясовских, насупив лоб и судорожно соображая. – Неужели она не заметила внезапного исчезновения тетки? Неужели не поинтересовалась, почему комната той заперта?

Грених опустил глаза, вспомнил, какой он нашел девушку – обессиленной, больной, несчастной, и невольно задался теми же вопросами, что и Плясовских. Но в эту минуту в распахнутом окне, выходящем в сад и на щербатый плетень, мелькнула темно-серая фигура милиционера. Полы его бекеши высоко взметались от быстрого бега, он так шумно дышал, что его было слышно даже здесь, в комнате. Грених припал к подоконнику.

– Домейко, – крикнул он, – что стряслось?

– Константин Федорович, вот вы где! – выдохнул Домейко, припав животом к подоконнику с другой стороны. – Аркадий Аркадьевич с вами?

– Здесь я, – придушенным голосом отозвался начальник милиции. – Чего тебе?

– Кошелева нашли!

– Живого?