Читаем Синее железо полностью

У-ди встретил опального историка так, словно расстался с ним только вчера.

- Мы хотели поделиться с тобой кое-какими мыслями и выслушать твой совет, - бегло оглядев Сыма Цяня, заговорил император. - Мы будем с тобой откровенны и начнем с главного. Государственная казна почти пуста. Сможешь ли ты изыскать средства, чтобы пополнить ее? Мы лично видим только один выход: ввести новые налоги. Но какие?

- Государь, - тихо ответил Сыма Цянь, - языком я уже накликал беду на свою голову и теперь не рискую снова давать вам советы...

Усы императора, похожие на иероглиф «ба» (перевернутая V), дернулись. Отведя глаза в сторону, он сказал:

- Мы совершили ошибку, Сыма. Гнев на Ли Лина застлал на минуту Солнце справедливости. Но мы постараемся искупить свою вину перед тобой, а также вознаградить по заслугам. С сегодняшнего дня ты назначаешься на должность чжуншулина[62], Указ уже подписан.

- Воля ваша, государь. Я ваш подданный и ослушаться не смею.

- Тогда У-ди заговорил почти заискивающим тоном:

- Ты можешь отныне говорить открыто все, что думаешь. Мы даем слово, что с твоей головы не упадет ни один волос.

- Я повинуюсь, ваше величество, и выскажу свои соображения. Жизнью я не дорожу, а желания мои остались прежними: видеть родину счастливой. Увы, она на глазах превращается в прислужницу хунну. Дом Хань научился заигрывать с высокомерным варваром. За тысячу лет не было большей печали. - Сыма Цянь говорил тихим ровным голосом, но губы его вздрагивали: - Государь! Моря глубоки потому, что принимают в себя все малые реки и ручьи. Владыки прославляются потому, что не отталкивают от себя простой народ.

- Ты опять за старое, - раздраженно прервал историка У-ди. - При чем здесь моря и ручьи, когда мы говорим о пустой казне?

- И я говорю о том же, ваше величество. Ваши чиновники взимают налог даже с трехлетних детей, даже с лодки и телеги. А люди все равно не в силах пополнить государственную казну.

- Так где же выход?

-  Выход есть, государь. Солевары, работорговцы и плавильщики железа накопили несметные богатства. Надо провести строгий учет их имущества и обложить налогом. Укрывающих свои доходы следует ссылать на границы для несения воинской повинности, а их имущество забирать в пользу империи. Тогда народ вздохнет свободней и прекратятся восстания.

У-ди суженными мерцающими глазами смотрел на Сыма Цяня, и ученый впервые заметил, что зрачки императора похожи на кошачьи - они стояли торчком.

- Ты думаешь, что у нас не хватит сил подавить любой мятеж? - спросил император.

- Я этого не думаю, - спокойно ответил Сыма Цянь. - Но есть ли смысл в столь частых и неправых казнях? До недавнего времени при вынесении смертного приговора приказывалось трижды исследовать вину каждого узника. Теперь же ваши приспешники предают десятки тысяч невинных поруганию и острию меча за одно только слово. Я повсюду видел на дорогах клетки с отрубленными головами. Берегитесь, государь, ибо всякая власть подобна лодке, а народ воде: он может нести ее на поверхности, но может и утопить.

Сыма Цянь умолк.

- Что же ты, - сказал император, - продолжай. Мы же видим, что ты сказал не все. Наверное, дальше пойдет речь о Ли Лине?

 

- О нем мне говорить слишком тяжело, государь. Я даже не знаю, что с ним сталось. Правда, до меня доходили слухи...

- Это не слухи. Это правда. - Лицо У-ди, и без того мрачное, помрачнело еще больше. - Ли Лин перешел на службу к шаньюю. Он опытный солдат, и, если ему удастся научить хунну военному искусству, для нас это будет тяжким ударом. Поэтому... поэтому мы даже не приказываем, мы просим тебя... чтобы ты поехал...

Выражение глаз императора было настолько непривычно жалким, что Сыма Цянь поспешно сказал:

- Хорошо, государь. Что я должен ему передать?

- Скажи, что мы получили неверные сведения о нем. Пусть он забудет обиду и вернется. Впрочем, скажи, что хочешь, и вручи ему парасоль[63].

- Когда мне выезжать?

- Чем скорее, тем лучше. Отдохни с дороги и отправляйся.

Сыма Цянь поцеловал край государева халата и вышел.

Желтая сквозная занавесь из бамбуковых палочек сомкнулась за его спиной с тонким мелодичным звоном.

Глава 15

Вихри вздымали с вытоптанных, мертвых полей лессовую пыль, и она стояла в воздухе тонкими мутно-желтыми столбами. Оседая кое-где на дорогу, пыль покрывала ее мягким глухим слоем, и тогда земля совсем не откликалась под копытами коней. Вокруг было запустение и безлюдье. И так на многие сотни ли. Только однажды Сыма Цяню встретился старый крестьянин. Он сидел у самой дороги и пересыпал в ладонях песок.

Сыма Цянь велел остановить коляску и узнать у старика далеко ли отсюда хунну. Крестьянин поднял голову, и в его глазах Сыма Цянь увидел безумие.

— Хунну? - со смехом переспросил старик. - Они как эти вихри. Они везде. И начальником у них сам Фэй-лянь.[64]

— А ты что здесь делаешь?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Степной ужас
Степной ужас

Новые тайны и загадки, изложенные великолепным рассказчиком Александром Бушковым.Это случилось теплым сентябрьским вечером 1942 года. Сотрудник особого отдела с двумя командирами отправился проверить степной район южнее Сталинграда – не окопались ли там немецкие парашютисты, диверсанты и другие вражеские группы.Командиры долго ехали по бескрайним просторам, как вдруг загорелся мотор у «козла». Пока суетились, пока тушили – напрочь сгорел стартер. Пришлось заночевать в степи. В звездном небе стояла полная луна. И тишина.Как вдруг… послышались странные звуки, словно совсем близко волокли что-то невероятно тяжелое. А потом послышалось шипение – так мощно шипят разве что паровозы. Но самое ужасное – все вдруг оцепенели, и особист почувствовал, что парализован, а сердце заполняет дикий нечеловеческий ужас…Автор книги, когда еще был ребенком, часто слушал рассказы отца, Александра Бушкова-старшего, участника Великой Отечественной войны. Фантазия уносила мальчика в странные, неизведанные миры, наполненные чудесами, колдунами и всякой чертовщиной. Многие рассказы отца, который принимал участие в освобождении нашей Родины от немецко-фашистких захватчиков, не только восхитили и удивили автора, но и легли потом в основу его книг из серии «Непознанное».Необыкновенная точность в деталях, ни грамма фальши или некомпетентности позволяют полностью погрузиться в другие эпохи, в другие страны с абсолютной уверенностью в том, что ИМЕННО ТАК ОНО ВСЕ И БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ.

Александр Александрович Бушков

Историческая проза
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза