Синеет парус

– Мне нужно срочно поговорить с товарищем Янчевским… – Слова её висли в воздухе, никто даже головой не вёл в её сторону. – Прошу вас… Пожалуйста…

Всю эту картину Максим наблюдал через арочный кирпичный проём, стоя в тёмном соседнем каземате, куда волокли тела расстрелянных. Анюта ещё не теряла надежды, суетливо оглядывалась на выход из подвала, но с каждой секундой голос её дрожал всё сильнее, превращая слова в полную невнятицу.

– А тебе, цаца, особое приглашение требуется? – рявкнул на неё Кирпичников. – Может, подсобить?

Анюта засуетилась, дрожащими руками, торопливо распутывая завязки на юбке, плаксиво просила:

– Это очень важно, поймите… Для товарища Янчевского важно… Ну, послушайте же.

– Уехал товарищ Янчевский, нет его.

– Не может быть… Я знаю… он здесь.

Только когда грянул залп, Анюта поняла, что спасения не будет. Она испуганно вжалась спиной в стену. Неподвижными безумными глазами смотрела, как мимо проволокли тела, как прошёл один из расстрельщиков с совковой лопатой, полной речного песка – присыпать лужи крови. Потом вдруг обмякла, скрутилась вокруг оси, упала на пол.

Горбясь и на ходу прикуривая папиросу, Кирпичников зашёл в каземат к Максиму.

– Переборщили чуток, товарищ Янчевский.

– Ничего, в самый раз. Урок учить до середины, всё равно, что не учить. Когда оклемается, веди её к Куняеву, пусть домой отвезёт. Головой за неё отвечаете, оба!

Два часа Максим не находил себе места, потом не выдержал – бросил работу, поехал домой. Давненько он за собой не замечал таких слабостей, но угомонить душу так и не смог.

Анюта сидела на полу возле кровати. На скрип двери даже глазом не повела. Максим присел перед девушкой на корточки.

– Будя тебе. Чего на полу сидишь? – Затушил о ладонь папиросу, кинул окурок в кадушку засохшей китайской розы, которую Анюта поливала каждый день, веря в то, что цветок со временем оклемается. – Давай-ка на кровать… Зачем ты такая непонятливая?

Девушка безучастно позволила перенести себя на кровать. Как он положил её, так и лежала, неловко свернув голову.

– На обед приходить? Состряпаешь чего-нибудь?

Анюта смотрела в стену. Максиму захотелось броситься перед ней на колени, уткнуться лицом в подол юбки, молить о прощении, но он лишь сильнее сдвинул брови, торопливо нащупал в кармане ключ, хлопнул на прощание дверью.

Этим хлопком он обычно отсекал мысли об Анюте, переключаясь на работу: опять крестьянский бунт, саботаж на железной дороге, грабежи по ночам, а вдалеке слышна канонада, – подкормленный Антантой Деникин, вырвался из красной узды и приближается к городу. Но в этот раз Максим думал только об Анюте. В кабинете курил папиросы одну за другой, не мог сосредоточиться на работе. Злился на себя до бешенства.

Вечером он приехал домой необычно рано, когда солнце ещё только садилось за черепичные крыши. Два раза щёлкнул ключом в замке, гадая, как встретит его Анюта? Пожалуй, будет лежать там же, где он оставил её утром – непричёсанная, с высохшими губами. Чтобы пережить обиду – одного дня для неё мало.

Что ж, для пользы дела можно и потерпеть. Чтобы урок возымел действие, надо выдержать строгую паузу. Сладить бы только со своими желаниями. А первое желание было – обнять Анюту, прижать к груди, расплакаться вместе с ней.

Максим толкнул дверь, остолбенел на пороге. Красный закатный сумрак комнаты был наполнен монотонным тиканьем часов. Анюта висела на крюке люстры. Голова безвольно упала на бок, плечи подались вперёд, удлинившиеся руки безвольно повисли вдоль туловища.

Споткнувшись об порог, Максим бросился снимать её, но только коснулся холодной руки – отпрянул. Силы покинули его. Он лунатической походкой обошёл висящую в петле Анюту, зачем-то заглянул в другие комнаты, прижался спиной в угол и, обтирая кожанкой извёстку, обессиленно сполз на корточки.

Сидел, обхватив голову руками, пока не прошло состояние отупения, и тогда в обманчиво опустевшей душе вдруг всколыхнулось что-то большое, рвущееся наружу. Сжимая в гузку кривящиеся губы, он вскочил из угла, упал на колени перед Анютой, обнял её ноги и больше не сдерживаясь, распустил тугой узел губ, заплакал навзрыд.

Когда стемнело, Максим, не зажигая света, вынул Анюту из петли, положил на кровать. Долго оглядывался, будто что-то потерял, потом рассеянно взял с пола котёнка, опустил его Анюте на грудь.

Всю ночь лежал Максим рядом с Анютой, заботливо поправлял на ней одеяло, кончиками пальцев поглаживая её по холодному лицу. Забылся он только утром.

Резкий звонок телефона долго тревожил сумрак комнаты. После паузы телефон звонил ещё раз, потом ещё. Максим лежал, тупо глядя в потолок. Только на четвёртый или пятый раз он снял телефонную трубку. Сказал не на шутку испуганному Куняеву, что чувствует себя плохо, побудет дома, а вы, мол, справляйтесь сами, не маленькие.