Синеет парус

Думать не надо. Это как в детстве, когда прыгаешь с крутого обрыва: чем дольше стоишь на краю, тем больше сомнения, тем презрительнее усмешки товарищей, которые уже прыгнули и смотрят на тебя снизу.

Палец осторожно выбрал свободный ход спускового крючка. Напряжённо сомкнутые ресницы Максима затрепетали как крылья бабочки.

Никогда в жизни он не вспомнил бы о том обрыве детства, а сейчас привиделся ему до мелочей: сверху чубатый от травы, в середине проросший сплетением корней, в самом низу – глинисто-сыпучий, как земля из свежевырытой могилы. Видение было таким ярким, что Максим испуганно расслабил палец, отдёрнул дуло от подбородка. Вздувшиеся вены стёрлись на его шее.

Около минуты Максим сидел, тщетно пытаясь унять дрожь в руках, и вдруг заиграл желваками, вены снова вздулись на шее. Порывисто вскинув маузер и, злобно раздувая ноздри, бегло всадил три пули в стену напротив.

В коридоре загремели сапоги, в проёме стремительно распахнувшейся двери замер запыхавшийся Васька Кирпичников. Из-за его спины выглядывали испуганные лица, у кого-то в руке вверх дулом подрагивал наган.

– Чего переполошились? – неожиданно спокойно сказал Максим, отрывая взгляд от рваных дыр в обоях. – Слишком много ненависти накопилось у меня к контре – не выпустил весь пар там, в подвале. – Небрежно кинул маузер на стол. – Ну чего стали? Все свободны… Кирпичников! Прикажи машину готовить, в Парамоновку поедем, был сигнал, опять там составы под непонятными предлогами задерживают. Деникин к городу подходит, а мы сопли распустили. Этак революцию профукаем.

Глава 30

Осень 1919 года.

Дорого́й ценой досталась деникинцам станция Парамоновка. В трёх атаках полк потерял ранеными и убитыми треть личного состава, два батальонных командира убиты, командир полка ранен в голову.

К вечеру того же дня полковник Резанцев с забинтованной головой, во френче, запятнанном и своей и чужой кровью, стоял на железнодорожной водокачке у проломленной снарядом кирпичной стены. Начальник штаба полка – немолодой уже седовласый полковник Дубинин, – изучая позиции красных, напряжённо щурил глаза, подкручивал настройку бинокля.

А Владислав только коротко глянул на укрепления и уже бежал «цейсом» по городу: по золотым куполам Успенского собора, по пожарной каланче, по обрамлённой старыми тополями крыше родной гимназии, и дальше, – туда, где далеко за городом виднелась крыша марамоновского особняка.

Почти два года он ничего не знал об Арине, но все это время дня не проходило, чтобы Владислав не думал о ней. В эти два года вместилось столько событий, что хватило бы с лихвой на долгую жизнь, если мерить её довоенной меркой.

С того дня как командующий издал директиву «На Москву», и войска стремительно стали освобождать город за городом, всё ближе и ближе становилась Арина, но и сомнения росли, – а вдруг её нет в городе? Вдруг она заброшена хитрой на выдумки судьбой в такие места, где отыскать её будет ой как не просто?

Дубинин покосился, повёл биноклем в ту сторону, куда смотрел Владислав.

– Что там у них?

– Ничего, Викентий Павлович… Просто воспоминания. – Владислав оторвался от бинокля, щурясь, всмотрелся невооружённым глазом. – Не каждый день приходится освобождать родной город.

– Понимаю. Надеюсь, скоро на Тулу будем вот так же смотреть. У меня там жена осталась и две дочери. Слухи дошли, – дедом я уже стал… А у вас в городе остался кто-то из родных?

– Любимая женщина… Родители в Питере остались, мы переехали, когда я гимназию закончил. Вернулся сюда через шесть лет и встретил её. Это, как наваждение было… А теперь вот не знаю, в городе она или нет?

– Ничего, Владислав Андреевич, завтра всё решится…

С рассветом загремела артиллерия, над позициями красных вскинулись столбы земли и пыли. Легко, как спички, взлетали в небо штабеля железнодорожных шпал, разлетались в щепы будки стрелочников, в белых облаках штукатурки рушились стены пакгаузов. Потом запели трубы, захлопало на ветру расчехлённое трёхцветное знамя. Батальоны цепями двинулись в наступление.

Владислав шёл в первой цепи, небрежно похлёстывая ивовым прутиком по голенищу сапога. Над большевистскими окопами оседала пыль, в наступившей тишине слышен был лишь лёгкий лязг оружия, мерный топот, посвист обмыканной сапогами травы.

Скрывая внутреннее напряжение, Владислав небрежно прикурил папиросу. Щуря глаза, прикидывал расстояние до окопов, в которых красные командиры уже наметили для себя рубежи, подпустив к которым наступающих, они скомандуют: «Пли!» Тогда ветер сорвёт с брустверов чуть приметную цепочку пороховых облачков, пули выщербят густую цепь наступающих, лопнет тугой пузырь напряжённого ожидания и с чувством облегчения наступающие перейдут на бег, – духу бы хватило до окопов, а там – в штыки.

Чутьём боевого офицера Владислав чувствовал этот рубеж, – где-то возле куста серебристой маслины, не дальше. А там видно будет, как бог положит карту – кого помилует, кого не пощадит.