Синеет парус

С каждым шагом росло напряжение, сердце будто подвисло в невесомости. Топ-топ… Шарк-шарк… Владислав отплюнул папиросу, изломал, отбросил прут, а залпов всё нет… Раз-два… Раз-два… Полынная пыль першит в горле, капля пота нестерпимо щекочет висок…

Ну, стреляйте же, мать вашу!

И словно услышали, – грянули навстречу и пачками, и вразнобой, и пулемётными очередями. Всё – теперь только инстинкты. Спотыкаясь, рванулись в бег с одним лишь желанием – увидеть лицо врага. Кричали, падали, перепрыгивали через корчащиеся на земле тела.

С руганью и криком ворвались в окопы. Расстреляв все патроны, Владислав потерял бесполезный револьвер, подхватил с земли трёхлинейку, стрелял в кого-то в упор, колол штыком, бил прикладом. Вокруг него по-звериному скалили зубы, тяжело сопели, в предсмертном ужасе пучили стекленеющие глаза.

Большевики побежали. Не давая опомниться, ворвались вслед за ними в город. Раскалённые жарой улицы местами были пустынны, давая отдышаться и подтянуть отстающих. Местами начинался хаос: то вылетал на перекрёсток автомобиль с ошарашенными неожиданной встречей людьми комиссарского вида, то в тылу добровольческих батальонов оказывался отряд растерянных ничего не понимающих красноармейцев, то приданный полку бронеавтомобиль с ходу врезался в красноармейский обоз.

На перекрёстках открывались просветы прямых боковых улиц, в которые видно было, как далеко в районе Литейно-механического завода горят какие-то склады. Чёрный дым поднимался над черепичными крышами, заслоняя четверть неба. Следы поспешного бегства были повсюду: околевшие лошади, разбитые зарядные ящики, перевёрнутые пулемётные тачанки.

В горячке событий Владислав лишь урывками замечал изменения, произошедшие с городом за время его отсутствия. Окна и витрины заколочены старыми почерневшими досками, – похоже, давно не работало большинство лавок и магазинов. Трамвайные рельсы заржавели от бездействия. Улицы давно не метены, кучи мусора гниют под палящим солнцем прямо у бордюров и подъездов.

До центра города дошли, встречая лишь слабое сопротивление. Только в районе Семинарской красным удалось закрепиться. Местами они возвели баррикады основательно – из мешков с песком, а где и наспех – из перевёрнутых телег, чугунных трамвайных столбов, диванов с торчащими спиралями пружин.

Стремительное движение батальонов застопорилось. Пришлось прятаться в каменных арках подворотен, за опрокинутыми посреди улицы фуражными телегами брошенного обоза, за беспризорной походной кухней. Сено из телег развалистыми снопами лежало на всю ширину булыжной мостовой. Лошади выпряжены из телег, – видно, обозники спасались верхом.

Пули слепо летали вдоль улицы, рикошетили, отбивали углы карнизов и балконов, сеяли каменными осколками и битыми стёклами по фуражкам и потным спинам. С грохотом летели на тротуары колена проржавевших до трухи водосточных труб. А тут ещё с оставшейся в тылу колокольни Успенского собора ударили в спину винтовочные выстрелы.

– Лунёв, – крикнул Владислав из-за опрокинутой телеги. – Ко мне!

Молодой доброволец за свою лихость давно примеченный Владиславом, пригибаясь, перебежал улицу, присел на корточки, держа винтовку между колен.

– Бери трёх солдат – и мигом на колокольню, – крикнул ему Владислав. – Сделай так, чтобы «товарищи» не шумели.

Лунёв прищурился, примеряясь к залитой солнцем колокольне, кивнул головой. Взяв с собой трёх солдат, побежал через соборную площадь. Высекая из булыжника искры, защёлкали пули – одна, вторая… Третья звонко тронула струну трамвайного рельса прямо под ногами у Лунёва, а ему всё нипочём – через несколько секунд был уже в «мёртвой зоне».

Эх, дал бы кто по сотне таких молодцов на каждый полк, давно были бы деникинцы в Питере, комиссары на фонарях, царь на престоле. И на сто лет вперёд, чтобы даже мыслей о революции не было – хватит, насмотрелись.

Несколько минут спустя на колокольне защёлкали винтовочные выстрелы. Нелепым хаотичным звоном перекликнулись колокола, – похоже, кто-то путался в колокольных верёвках. В арочный проём колокольни вывалился человек, отчаянно махая руками, полетел головой вниз.

На фоне колоколов и верёвочной паутины появилась фигура Лунёва: деловито отряхнул ладони, поплевал на них и со знанием дела повис на верёвках, – колокольный звон, как на Пасху, поплыл над городом. От неожиданности даже стрельба стихла.

Солдаты от опрокинутых телег обернулись к собору, крестились. В разбитых окнах трепыхались выброшенные сквозняком занавески, оседал смешанный с известковой пылью пороховой дым. Звонко щёлкая копытами, промчалась через перекрёсток обезумевшая от страха осёдланная лошадь.

Владислав перебежал в подворотню, прислонился спиной к облупленной стене, обнажившей из-под штукатурки грубо скреплённые цементом красные кирпичи. Подставив колено, торопливо исписал химическим карандашом листок блокнота. Пальцем поманил солдата из команды связи.

– Давидеску, в детстве через заборы лазил?

– Так точно!