Синева

Мы прошли вдоль русла реки, высохшим оврагом тянувшегося в гору, и остановились на вершине. Меня охватило давно знакомое ощущение подъема, теперь, чтобы увидеть небо, не обязательно было запрокидывать голову, и оттого мне будто стало легче дышать.

Магнус смотрел на линии электропередачи, разрезающие горный пейзаж.

– Можно я кое-что скажу про это? – Он показал на массивные вышки.

Я улыбнулась.

– Давай.

– Я приготовил для них эпитет…

– Не терпится услышать.

– Безобразные.

– Метко.

– Еще бы. Но… – он умолк и быстро взглянул на меня, – разве нельзя их назвать и красивыми?

– Красивыми? С чего бы?

– В определенном смысле они красивы. Символ человеческого величия. Мы приручаем этот мир. Возможно, во мне говорит инженер, но именно благодаря этому мы выбрались из нищеты. Шагнули вперед.

Ответила я не сразу. К чему он вообще клонит?

– Человеческое величие, – наконец проговорила я, – взаимоисключающие понятия.

– Как это?

– Они противоречат друг другу. Слова «человеческий» и «величие» не сочетаются.

– Но ведь необязательно ограничиваться чем-то одним.

– А ты с собственным отцом когда-нибудь этими соображениями делился? Ты давай ему расскажи, мол, вот эти вышки… грандиозные.

– Папа с мамой… Они и без того пастбища неплохо живут. Зря они боялись: им компенсацию выплатили, все уладилось, даже отец это признал.

Магнус посмотрел на силовые кабели, обвел их рукой:

– Это результат человеческой способности планировать… Способности представить себе будущее, заботиться о себе и детях, обеспечить себе старость. И думать о тех, кто придет следом за нами.

– Мы, значит, умеем планировать и поэтому выше всех остальных биологических видов?

– Как и представители других биологических видов, мы заботимся о себе. Таков заложенный в нас инстинкт, – ответил он.

– Так что же нами управляет? Инстинкты или интеллект?

С ответом он не спешил.

– И то и другое.

– Но электростанции – это плоды интеллекта?

– Да.

– А по-моему, это инстинкт дает о себе знать.

Я снова зашагала. Мне даже смотреть на него больше не хотелось.

– Такие гигантские электростанции не возводят, руководствуясь лишь инстинктом. – Он быстро двинулся за мной.

– Но если мы считаем, что инстинкт побуждает человека заботиться о себе и своих… своих детях… – начала я.

– Тогда что?

– Тогда такие сооружения – плоды инстинкта… В итоге движет инстинкт.

Я смотрела на дорогу передо мной, по-прежнему уродливую.

– В итоге? – переспросил он.

– По твоим словам, нам свойственно заботиться о потомках, – сказала я, – но на самом деле мы заботимся только о себе. О себе и своих детях. В крайнем случае, внуках. О тех, кто придет за ними, мы забываем. Тем не менее изменения, начатые нами, влияют на жизнь сотен поколений, разрушают то, что принадлежит всем. Следовательно, защитные инстинкты тут не сработали.

– А ты в курсе, что ты пессимистка?

Я прибавила ходу, хотела побыстрее уйти оттуда, но не удержалась и ответила ему:

– Нет. Я детерминистка. Не существует никаких предпосылок, что все будет хорошо. С людьми. С миром.

– Никаких? – переспросил он. – А война…

– Ну, вот и до войны дошли. – Я натужно рассмеялась, но получился какой-то лай.

– Вспомни послевоенные годы, представь, сколько мы всего достигли, – продолжал он, – Европа всего за несколько лет из руин поднялась. И люди выхаживали друг дружку.

– Как чудесно.

– Если ты детерминистка, то зачем ходишь каждые выходные на демонстрации, а все свободное время листовки раздаешь?

– Я сказала, что я детерминистка. Но про логику я ничего не говорила.

– А я говорю, что ограничиваться одним мнением вовсе необязательно.

Он остановился, обнял меня и притянул к себе, но я не прильнула к нему, потому что меня вдруг охватила ярость.

– Сигне?

Магнус крепко держал меня.

– Они осушают Эйде, – сказала я, – а мы тут с тобой восхищаемся вышками. У меня просто в голове не укладывается.

– Да… Знаю… Знаю. Прости.

– Детерминизм или нет – без разницы. Природа нам не принадлежит, – я вывернулась из его объятий, – и мы природе тоже. Мы не хозяева воды, у нее вообще нет хозяев. Но нам на это плевать. Наверное, в долгосрочной перспективе это бессмысленно, но пока у меня есть ноги и руки, я все равно буду ходить на демонстрации и раздавать листовки.

Мы стояли посреди дороги, и я вдруг пожалела, что он выше меня, потому что он словно удивлялся моему гневу. Как будто я превратилась в странного и непривлекательного зверька.

– Но ведь можно и так, – спокойно сказал он, – мы вольны поступать так, как захотим, Сигне. Это и делает нас людьми, именно этим мы отличаемся от животных. Можно же считать это жестоким, но и прекрасным. Благодаря этим сооружениям тысячам людей живется лучше, так оно сейчас, и так оно будет еще много десятилетий. Мы строим цивилизацию.

Ответить у меня не хватило сил, грудь сдавило.

– Ты слишком давно отсюда уехал, – проговорила я наконец, пытаясь улыбнуться, – по-моему, пора нам обратно перебираться, а то ты совсем горожанином стал.