Синие горы

Несчастная бабка Людмилка, мыча, показывала то на лицо, то на небо. Света вопрошающе поглядела на сопровождающую.

— Вот ведь дурочка-то, Людмилка! — продолжала баба Катя, утерев пот с лица платком и заново покрепче повязав: — Дак задумала умирать. Не ходит ведь толком пошти три года. Внука на вышку загнала, штоб он оттуда старые вешши поскидал. Мол, помру, а манаток полный чердак.

Бабка Люда отчаянно жестикулируя, подтвердила всё жестами.

— И что дальше-то? — Света, никак не понимая причин, начала нервничать.

— Внук ей валенки старые кидает с вышки, а в одном — осинник, видать, был, — повышает голос баба Катя, будто разговаривает с полупарализованной Людмилкой, а не с умницей-докторшей: — Но и осы-то тучей с этого валенка да на Людмилку. Накусали её не знай скоко раз. А та забыла про свою каталку да удирать! Убежала к самой речке! Вот лицо и заплыло, а ноги оттуда не несут. Пришлось вот на тачке — хорошо, с краю деревни была у Петра. Как бы худо не сделалось, можа, какой укол ей?

— Что же вы молчите-то! Про ревность тут разговоры. Ей срочно укол ставить нужно! Ведь может и шок анафилактический развиться… Как себя чувствуете? Дышать не трудно? Не жарко? Сейчас мы ей укольчик. Везите её срочно к крылечку — и на кушетку.

— Сама дойду, — буркнула вдруг «немая». Не обращая внимания на замолчавших людей, выкарабкалась из тачки, придержавшись за подол Катерины, и медленно заковыляла к крыльцу. Бабка Катерина, судя по разинутому рту и выражению глаз, тоже потеряла дар речи.

— Думала ж, помру, к чертям шабаччим, — шепелявит Людмилка. — А манаток, как у цыгана в кибитке… А тут эти чёртовы осы! Коляска завязла в воротах, но не помирать же от ос! Схватилась да побежала. Забыла, што не ходячая… Бегу… Думаю: чо творю, чо творю? Я ж не ходячая! А они меня жучут! Дак и в шшаку, и в бровь, и лытки всё посъели. Реву невголось, а она язва, даже за язык и то кусила!

— Дак ты приставлялась, чо ли? Што немая, да не ходячая, — подозрительно поинтересовалась баба Катя.

— Тьфу на тебя. Рази можно? Это, видать, осы меня вылечили, — прошамкала пострадавшая. После чего со всеми мерами предосторожности бережно была заведена в медпункт.

— Во-о, а я, как дурочка, её с полкилометра пёрла на тачке на этой! — сокрушённо выдохнула Катерина и, узрев подошедшую на шум Арину, во второй раз начала пересказывать историю про ос, утирая пот снятым платком.

Арина только руками взмахивала от удивления: болезненность бабки Людмилки была в деревне у всех на виду. Замолчавшая старуха сиднем посиживала дома и если уж изредка перемещалась по деревне, то только на специальной каталке, которую достали по большому знакомству в городе дети Людмилки. Обретение речи и движения несчастной сиделицей было сродни воскрешению Лазаря — о чём и перешёптывались удивлённые подружки, пока в медпункте шли процедуры.

Из открытой форточки периодически возносились хриплые стоны и выкрики болящей. Старухи примолкли, многозначительно переглянулись.

— В уборну! — выйдя на крыльцо, каркнула осипшим голосом бабка Людмилка.

— Каво? — Катерина всё ещё не могла взять в толк, что Людмилка теперь практически здорова.

— Глухня! В уборну, говорю, хочу. Вези скорей!

— Нет, паря. Иди! Я тебя поддоржу и шагай сама, покуда ходули твои шавелются. У меня вся спина от тебя отнялась. Давай-давай, пошли. А ты, Арин, телегу Петру укати, покуль я эту притворшицу домой сопровожу.

Светлана, выйдя на крылечко, только головой качнула: все её пациенты довольно бодро семенили по улице, и пустая тачка, которую волокла бабка Арина, радостно погромыхивала на ямках, поднимая пыль.

Пока на горизонте не было ни одного болезного, Светка позволила себе потянуться всем телом, с наслаждением вдыхая запахи летней зелени. Беленький халатик при этом так художественно обрисовал её изгибы, что глаза подошедшего от своего дома деда Сани сверкнули, как у кота под столом. Смолчал, только кашлянул сзади. Света обернулась:

— У вас-то всё нормально, Сан Петрович? На что-то жалуетесь?

— На старуху, моя хорошая. По девкам не разрешат бегать, — хохотнул сосед. Кое-как оторвав взгляд от голых коленок Светланы, завёл разговор:

— Ты, милая моя, ухажера-то в городе не оставила?

— Ой, дядь Саня! Знакомая песня, — с облегчением рассмеялась фельдшерица. — Не оставила, нету, некогда! Стёпка точно лучше Кольки! Колька — балабол, а Степка — луччий шофёр и у его награды. И в газете про него пишут!

— Награда, милая моя, награде рознь. Смеёсся вот. Вон, наш парторг знаешь, как награду получил? — И, не сдержавшись, первый захохотал.

— Про награду парторга мне ещё никто не говорил. И за него тоже сватаете?

— Оборони Бох! Во-первых строках сообщаю, што он женат. Хотя, к слову, до вашего брата охотник. На всяк случай коленками вот так не сверькай, если придется с ним свидеться. К той нашей фершалице шипко неравнодушен был. Один раз моя старуха на его ведро воды после стирки вылила, будто не видела, что под забором постаивал, в гости хотел зайти.

— А про награду-то, дядь Сань? Интересно ж.