Синие горы

— Иван, живой тут? — И тихонько прошла за печку, к кровати.

Стаявший, как свечка, муж улыбнулся слабенько.

— Дай-ка скорей руку… Я ждал тебя, Мотя…

Присев на кровать, Матрёна взяла исхудавшую руку, прохладную, будто не она, а он шёл по стылому огороду к дому.

— Ты чо это, мой бравенький, чо это! Холодный-то такой, — расплакалась и, взяв мужевы ладони в свои, стала торопливо растирать и согревать их своим дыханием.

— Потерпи-и! Щас я печку ладом натоплю, чаю с тобой напьёмся. Стосковалась я по нашему чаю, несладкий он там, в больнице, — торопилась высказать она сокровенное в мужевы руки. — Думала, не дождусь, покуль оттуда выпустят, да с автобуса бегом к тебе, — стирая слезинки, частила она. — Чёрт бы в её не попадал, в больницу!

— Ходишь сама?! Слава тебе, Господи. А я думал, не дождусь. Не хворай так больше, — едва слышно сказал он и, погладив жену по ладошкам, улыбнулся. Слезинка покатилась в неопрятную серую щетину и сгинула там…

Отчайвали

Термосы тогда ещё только-только входили в обиход. Бледно-зелёный пластиковый корпус, широкая крышка, она же кружка, и хрупкая, как первый лёд в лужах, колба!

Мы шагаем с бабушкой на её покос. Я, подобно щенку, вьюсь вокруг бабушки. Успеваю пробежаться и в канавах у дороги, и вспугнуть из-под ног каких-то птичек, и самой испугаться их неожиданного взлёта прямо перед глазами из травы. А бабушка шагает размеренно, но всё равно споро. Покос ленивых не любит и прийти к табору нужно, пока роса ещё на траве.

За плечами у бабушки котомка, сделанная из обычного мешка. В уголки снизу замуровано по мелкой картошке. Благодаря ей лямки не сползают с уголков.

Мы проходим дорогой через кукурузное поле и заходим в «Крюкову». Местечко уютное, между двумя сопками. От дороги к вершинкам сопок выскочили пугливые березки и трепещут наверху своими зелёными сарафанами. А у пугающе глубоких оврагов сурово постаивают многолетние сосны, карауля, чтоб туда кто-нибудь не сверзился. Они же обрамляют дорогу, давая по утрам прохладную тень.

Придорожное сенцо — наше. Это полоса метра по два — три шириной от дороги к лесу. И в светлых полянках между сосен травянистые кружочки разнотравья, которые тоже можно косить. По каким-то правилам того времени косить можно только на закрайках, пока колхоз не откосится на больших лугах.

День на покосе такой же, как всегда: бабушка косит, я переворачиваю вчерашние валки, по малости лет к косе не допускаюсь. А мне и с граблями хорошо. Почти вприпрыжку ношусь по покосу, на лету ковыряя валки, где успев их причесать на солнечный пробор, а где и нет. За это получаю ласковый нагоняй от бабушки:

— Не торопись ты, свиристёлка моя! Ладом их ставь дыбком. Пушшай солнышко-то их просушит, — подучивает она на ходу, выставляя валки на попа одним ловким движением. Кажется, что валок у неё один, длинный, неторопливо поворачивающийся к солнцу взлохмаченным вихром. А грабли такие ловкие в её узловатых руках, что сено вообще кажется привязанным к ним.

К обеду, когда я уже устала от поскакушек по полю, бабушка зовёт меня чайвать. День у нас с нею необычный. Вместо чая с привычного костерка, который она наскоро соорудила бы из сухих тальниковых прутьев, у нас сегодня настоящий китайский термос! Он с уже готовым, в доме ещё налитым, чаем! Не знаю, кто радуется больше — я или бабушка, для которой термос тоже в диковинку.

Торжественно расстелив полотенчико у ног, она достаёт из котомки калач, конфеты, огурцы, вареные яйца. А потом осторожно откручивает крышку термоса. Довольный термос пыхнул на нас парком из горловины, выдохнув его вместе с пробкой, а мы, почти не дыша, разливаем чай в «люминиевые» кружки. Вот ведь чудо! Чай, налитый ещё в семь утра, к полудню ещё совсем не остыл. Осторожно, чтобы не обжечься, чаюем, восторгаясь китайской придумкой.

— От ить ушлые-то! Чо придумали, хошь и неруси, — удивляется бабушка, разглядывая термос и парочку рисованных журавлей по корпусу.

— Только шипко, говорят, лебезный, матка наказывала, не дай бог, мол, стукнете, сразу сломается, — в пятый, а то и в десятый раз предостерегает она меня.

По дороге на покос сама несла термос в руке. Благо все наши причиндалы — коса и грабли, были спрятаны тут же, по

кромке покоса в густых тальниках. Да и тут побаивается: наливает сама, не особо доверяя моему опыту десятилетней девочки. Пообедав, приступили к работе. И хоть после обеда не сильно охота разворачиваться, поспешаем, потому что тучки заходили у горизонта, как акулы вокруг корабля, как бы нам не расчесали заново наши валки!

Собрав из валков пару копёшек, прячем вилы, грабли и косы в тальники. Бабушка связывает остатки еды в котомку, а я хватаю термос.

— Не сломай, — наказывает вдогонку бабушка.

Неужто я не понимаю! Такая драгоценность… Важно вышагиваю, удерживая ручку в ладошке, а потом зацепив её на запястье. И такая я была культурная и модная с этим термосом — и не выскажешь.

И вдруг резиновый ремешок соскальзывает с моего запястья и китайское чудо падает в заросшую травой бровку дороги. И перезвон осколков — торопливо ссыпавшихся куда-то в нутро термоса.