Синие горы

Продолжая транжирить свалившееся на нас богатство, доходим до бабушкиного дома, прикрывшего уже глаза окон ставнями. Дом её — шестой по счёту от нашего, но эта зимняя дорога, попутная Млечному Пути, откуда нам подмигивали озябшие звёзды, казалась мне такой длинной!

Кое-как дотащив на себе это пудовое пальто, я вваливалась в дом. Холодным стожком стояла у порога, пока бабушка, включив свет, не начинала меня распаковывать. Расстегнув, развязав, раскутав, усаживала на кровать и дальше я уже сама сдёргивала с себя свои одёжки.

У бабы, правда, куда теплей, чем у нас! Домик махонький, но тёплый. По пути к столу бабушка задвигает вьюшку в печке — протопилась уже, торкает вилку чайника в розетку. Перед сном мы выпиваем ещё по кружке чаю с топлёным молоком, до которого я с малолетства охотница из-за шоколадно-коричневых пенок. Нагло выловив пенку, съедаю её, запив чаем. А потом — на печку. Ставни закрывают домик от порывов ветра и назойливого гудения проводов и печка — самое то после нашей прогулки! Раз уж бабушка привела, то, значит, просто обязана разрешить мне там спать! На чувал сначала кочуют мои валенки, прогревать промерзшие подошвы и смотреть тёплые сны…

А бабушка рада-радёхонька «ночлежнику». Подставив табуретку, потушив свет, кряхтит и гнездится рядышком, на старую шубу. Вот он, этот момент, за который можно простить и 40 градусов мороза и даже полуночное шатание по улице! Дедова шуба топит нас в запахах зимы, дров, дымка. От начавшихся прогреваться валенок вовсю уже несёт прелым духом растаявшего снега и шерсти. Сковородки, засунутые в нишу над плитой, добавляют шкварочный дух, от которого скорей хочется утра с горячими блинами.

Я, отдышавшись от запахов, начинаю канючить:

— Баб, расскажи сказку…

— Ой, доча, да я пристала.

— Но хоть маленечко, баб!

Бабушка сдаётся и начинает, уютно придвинув меня к себе:

— На море-окияне, на острове Буяне, не на небе, на земле, жил старик в одном селе. Было у него три сына. Старший умный был… детина… средний… — дыхание бабушки успокаивается, а потом и вовсе теряется в завитках шубы.

— Баб! Чо дальше-то? — тереблю я её за плечо.

Встрепенувшись, бабушка заводит снова да ладом:

— На море-окияне, на острове Буяне, не на небе, на земле… жил старик в одном селе… Было у него три сына. Старший умный был…

Дальше третьего сына мы с ней не уходили и обе счастливо засыпали. По ночи уже бабушка уходила от меня на свою кровать, дать отдых нагретым косточкам.

Подлечилась баба Феня

Баба Феня по дому ходит, как все бабушки: где за косяк схватится, где на спинку дивана обопрётся. Только глаза ещё живёхонькие. И кажется, бегают по дому вперёд ног и мыслей: вон там, за печкой, тенёта паутины, смахнуть бы надо. Полотенце у рукомойника уже несвежее, покипятить не мешало бы. Молоко на плите вот-вот убежит. Только вот ноги, холера их забери, никак за мыслями да планами не поспевают!

Дом у бабы Фени новый, построенный ей как участнице войны, фронтовичке. Нервов поистратила прилично. Хорошо ещё, что построили его прямо в ограде у старого домика. Там и жила, бегая к строителям через каждые два часа. Даже хворые ноги перестала чувствовать, стало просто не до болячек. Казалось, с новым домом половина молодости вернётся! Да не тут-то было…

Закочевала баба Феня, приняла поздравления. Да и потерялась. Ходит по дому, понять не может, всё кажется, что в гостях. Старый, хоть и ветхий да не такой просторный, но обжит, обихожен, каждый сучок в стене или косяке на сто рядов промыт-отполирован. Затоскует баба Феня, соберётся и идёт в старый дом, приспособленный теперь под амбар, погостить. Походит по старым половицам, потрогает подоконники и переплёты оконные. Вспомнит, как рамы эти с мужиком ставили и называли их «новые рамы», душу отведёт да и домой возвращается.

А сегодня с утра давление кружает. Покидывает бабу Феню то вправо, то влево шатнёт, хорошо, дверей теперь много, в обе комнаты, успевает сама себя ловить в косяках. Дверей много, а жильцов — она одна. Кроме косяков-то, и поддержать некому…

Достав сахарницу, приладила на шишковатый нос очки, выбрала таблетки от давления и отломила ещё половиночку к утренней дозе.

— Погода, поди, ломается, вот голова и чугунеет, — ставит себе диагноз многоопытная баба Феня и вглядывается в хмурое мартовское небо, настёганное ветками черёмух. Кусты безжалостно третий день треплет пронизывающий ветер. В дверь постучались.

— Заходите, заходите, — обрадовалась баба Феня. Перед Днём Победы зачастили к ней гости: то ребятишки с учительницей, подсобили дрова сложить, то сельсовет раз за разом. А тут женщины незнакомые, неместные.

— Добрый день, Федосья Яковлевна. Мы из соцзащиты и клинической больницы. Диспансеризация ветеранов войны и тружеников тыла. Как себя чувствуете? Присядем, поговорим?