Синий камень

– Мне скучно, – пожаловалась Нина. Она была ещё совсем юной, чтобы знать, что во всяком деле требуется сноровка: даже в том, чтобы просто лежать и глядеть в небо.

–А пошли на реку, – предложил Сашка, звонко радуясь возникшему замыслу.

Все оживились. Нинка кивнула, Федька тоже. Николка радостно хватанул себя по коленке рукой. И только Тамара как-то странно прищурилась. – На реку? – Повторила она медленно, – нет уж! Мало ли что…

–Да ты чего, боишься? – вскликнула Нинка.

–Нет, – уверенно возражала старшая, – туда ходить на паводки опасно, тем более без взрослых.

– Да мы же с тобой старшие, чего случится? – успокаивала вторая.

– Чего нам на этой реке делать? Лучше пойдём домой и в куклы поиграем. К тому же мне ужин надо приготовить, а вам печь топить, – не отступала Тамарка.

– Да ладно. Успеешь ещё. Сейчас только час или два – вступил Николка.

– Не будь врединой, пошли… – выразил Федька.

Что-то боролось в Тамарке. – А как же скотина? – не выдержала она.

– Заведём по оградам, а сами айда реку смотреть, – уверенно и резко дразнил Сашка, чувствуя победу и подталкивая Николку в бок.

– Ты чего… мы же ничего; аккуратно, к тому же все вместе, – вторил Николка.

– Ну, ладно, – согласилась Тамара и сама внутренне порадовалась, ведь ей тоже было скучно дома и хотелось каких-нибудь приключений.

Дети сбежали по поляне к дороге; вместе с коровой и козой пёстрая компания отправилась обратно в деревню. Манька не хотела уходить и поначалу долго упиралась; потом жалобно взглянула на Николку, тянущего её за верёвку на шее, пожаловалась да пошла.

Сашка разошёлся не на шутку: «Да там чего… вода поднялась, лёд потаил; бурлит, шумит, интересно. Будем камешки бросать блинчиком», – сказав это, мальчик забавно изобразил рукой отскакивающий от воды камень – Я могу так бросить, блинчик семь раз отскочит!

Федька по обыкновению состроил рожицу и осёк брата: – Брешешь, я только пять видал.

– Молчи, дурень, – оскалился тот на брата, – я без тебя на реку ходил!

– Ах вот как, тогда я десять блинов могу.

– Ну, тогда я пятнадцать, – заявила Нинка.

– Да если так, то я двадцать раз смогу, – рассмеялся Николка.

И всю дорогу до дома дети спорили о том, кто сколько бросит блинчиков, а когда развели Маньку и Машку по дворам, Федька вспомнил, будто Старик Ефимыч за раз двадцать пять блинчиков пускает.

Загнали скот. Дальше путь лежал на другую сторону от полян через рощу, отделяющую Красный хутор от берега реки. Дорога, пропахшая полынью, извивалась под ногами, переходила в лес, где величаво нависали сосны и кедры, а затем выходила к берегу.

Нежное зарево сегодняшнего утра, которое наблюдала Тамара, обещало солнечный день. Но небо теперь сделалось серым, словно старый серебряный сервиз, которого не достают из серванта.

Редкие лепестки солнца ещё скользили по поляне в том месте, где недавно отдыхали дети, а вдали летел уже бесцветный ситец облаков. Всё же, несмотря на серость, было не пасмурно. Да и солнце беспрестанно маячило в небе, пускай и бесполезным был его фонарь. Воздух не предвещал ни грозы, ни дождя. И всякий человек в тот миг не имел бы в себе никакого дурного предчувствия.

Замыслы не изменились с переменой природы; они влекли Николку, Тамарку, Нинку, Федьку и Сашку по сужающейся тропинке к чаще; через лесок к берегу. Тропинка скатывалась в небольшой овраг или ложбинку. Дети перебрались через преграду и через секунду стволы сосен и кедров маячили у них за спинами.

Пошли сквозь чащу. Свет солнца в ней больше похож на лунный отсвет – равнодушный и таинственный. К нему всегда липнет влажный хвойный туман.

Они свернули с тропинки, дорога была известна. Под ногами вьются корни деревьев, и шуршит прошлогодняя влажная листва. Они бегут, стараются перекричать эхо и играют в догонялки.

«А я, когда совсем маленький был, думал, что сосны – это великаны страшные, а мох у них, что-то вроде бороды» – кричал Сашка, забегая в гору. Он сам не знал, почему вспомнил об этом, и почему об этом говорит. Ему было весело, он смеялся.

–Дурачок ты был, – гордо выкрикнула Нинка откуда-то из-за дерева – я маленькая сразу знала, что это просто деревья. Я ничего не боялась!

В тайге всегда пахнет мхом и сырым деревом. Солнце пробивается сквозь высокие кедры и задумчивым светом озаряет укрытую травой почву. Ветки сосен колышет легкий ветерок, создавая еле слышный шепот. И этот шепот сбирается с тысяч километров непроходимых лесов и становится единым громогласным пением. Пение висит в воздухе так, что можно принять его за тишину, но это не она. Стоит только выкрикнуть и твой голос, оказавшись частью лесного пения, разнесется на эти непроходимые тысячи километров обильным эхом.

Линия леса заканчивалась, отчётливо обрываясь впереди. Каменистый берег Енисея был усеян какими-то корягами, выброшенными во время паводка. И сейчас вода стояла бурная, тёмная, только что спустившаяся с гор и пробежавшая по оранжевым как верблюжья шерсть степям, а затем меж серебристых искрящихся Саян; несущаяся на север, хватая валуны и брёвна. В самой воде пребывали мириады древесных щепок, влекомых с лесопилки выше по течению.