— Ничего! Как сказал, говорят, старый Тургенев — Гагарин с Юлией составят очаровательную пару. Недели на три хотя бы!..
Но тут вышел ординарец из штаба и позвал Лермонтова.
Лермонтов спрыгнул легко с бревен и вошел в старую саклю, где помещался штаб.
— Садитесь, поручик! — сказал генерал, пожав ему руку. — Мне много говорили о вас. Генерал Граббе! Стихи на смерть Пушкина?
— Да, — сказал Михаил, как всегда, с неохотой.
— «А вы, надменные потомки…» — процитировал генерал. — А вы — смелый человек! Это качество вам здесь, к сожалению, будет пригождаться — и не раз.
Генерал сидел на табурете, за простым столом, явно сколоченным кем-то наскоро. Галафеев был среднего роста и перевалил уже за средний возраст. Вид у него был усталый. Глаза слезились. Он часто и бессмысленно протирал очки, лежавшие на столе перед ним. Короткие бакенбарды делали лицо чуть одутловатым, хотя, возможно, были отпущены в целях противоположных. Галафеев стал объяснять, что он сам начальствует над 20-й пехотной дивизией, но нынешняя экспедиция собралась из разных частей и даже из отельных батальонов различных полков. Потому в бою ему понадобятся надежные люди, которые смогут держать связь между частями отряда, флангами и им самим. И что он наметил для этого несколько человек на роль офицеров связи при штабе.
— Это опасная роль. Горцы стреляют из-за всех кустов. Но вам же нужна возможность отличиться!
Михаил поблагодарил его искренне, сказав, что не собирался отсиживаться в сторонке. Генерал ему понравился.
— Двадцатая пехотная… — сказал Лермонтов. — У нее в истории был заметный эпизод. Когда эта дивизия взяла Эривань — в войну с персами, при Паскевиче, — офицеры и их жены устроили спектакль в одном из брошенных эриванских дворцов. Сыграли «Горе от ума» Грибоедова. Тогда еще не разрешенную цензурой. И на этом единственном представлении пьесы присутствовал сам Грибоедов.
— Я еще не мог командовать тогда дивизией, как вы понимаете. Но… слышал. Спасибо, что вспомнили. А вам кто рассказал? Вы же — совсем молодой человек?
— В Тифлисе — несколько лет тому. Вдова Грибоедова…
Экспедиция покинула крепость Грозную 23 июня 1840 года.
II
В начале марта 1841-го в Петербурге он засел за длинное стихотворение… может, поэму? — он сам не назвал ее «Валерик», другие назовут так.
К кому он обращался, нам неизвестно — боюсь, он тоже не знал, да это и не имело значения. Его судьба давала варианты. Но надвигалось 9 марта, конец отпуска, он должен был уезжать в полк… Потому он сидел в квартире на Сергиевской и работал, вместо того чтоб мести чьи-нибудь паркеты. Он дал себе слово написать о Валерике и теперь старался выполнить его. Мало ль, что потом?..
Потомки чаще будут звать ее Варей. Неважно, пусть зовут.
Похоже, что Варя! Но та не была такой уж светской дамой, ей не скажешь:
Какие забавы? Он видел ее в последний ее приезд — унылую, похудевшую и не слишком счастливую. Как будто единственная отдушина — дочка.
Мария Щербатова? Про свет, конечно, это больше про нее. Но… опять… разве обратишь к ней?
Куда там! У нее на глазах умер молодой муж — месяцев через восемь после свадьбы… Не дождавшись сына, которого она носила для него. А сын тоже умер через год…
Точно не про нее.
Валерик подступал к нему самому — и медленно и осторожно. Словно сквозь всю его жизнь…
Кому он мог сказать? —
Варя? Додо Ростопчина? Но он и прежде не любил ее, да и сейчас не уверен, что любит.
А дальше шел Валерик. Одно название без сантиментов: «Речка Смерти».